Владимир Сергеев - Непредсказуемый Берестов

— Командирша нашлась! — Витька улыбается. — Да мы с Женькой просто поддавались. Вот! А командиры на нас еще найдутся, — добавляет Витька уже без улыбки.

Но Юлька все равно смеется. А смеяться ей не хочется. И Женька видит это. Какая она замечательная! Совсем как взрослая! Все понимает!

Тут закричали проводники: «Отправление! Отправление! По вагонам!» На перроне все задвигалось, закопошилось, и теперь стало заметно, что народу вокруг много — детей и взрослых… Заплакали женщины, запричитали… А тетя Дуся все говорит, говорит и машет пальцем перед Женькиным носом…

Лязгнули буфера. И тут Юлька схватила вдруг Женьку за воротник, неумело обняла и, ткнувшись лицом ему в щеку, поцеловала. А губы были у нее почему-то совсем мокрые. Хорошо, что кругом такая темень!

А Женька не успел… и не поцеловал…

Уже остались позади десять суток дороги. Дорогу всегда измеряют сутками, а не днями, даже не километрами. Почему так, Женька не знал.

Сколько из этих десяти суток были в пути, трудно сказать. Больше стояли, пропуская в обе стороны бесконечные эшелоны. На запад громыхали тяжелые составы — опечатанные вагоны, покрытые брезентом платформы… Танки везли все больше ночами, прямо на платформах и без брезента.

— Во силища прет! — восторгался Витька.

А Женька вспоминал слова Сени Савушкина и молчал, только думал про себя: «Пораньше бы ее, эту силищу».

Самым радостным было встречать эшелоны с войсками. В теплушках у бойцов было весело и жарко. Если позволяло время, пока составы стояли на станциях или перегонах, детдомовцы — так уж они значились — расползались по воинскому эшелону, где их обязательно угощали, кого чем, но неизменно хлебом и сахаром. Однажды Витьке в штабном вагоне от женщины-капитана досталось полплитки шоколада. Настоящего! Как до войны! Женька аж рот открыл, увидев такое богатство. Шоколад друзья не жевали, а сосали, держа каждый квадратик долго-долго под языком…

Вот так они и ехали, глазея в окна, бегая за кипятком на станциях, дежуря по вагону, подметая полы, стоя в очередях на вокзальных продпунктах… Воспитательницы были ими довольны.

Теперь на километровом столбе значилось 2131 км. Состав остановился у большого вокзала с длинными светлыми окнами, запотевшими изнутри. Снег на перроне утоптан и лежит ровным белым покровом. Мороз. Вокруг фонарей радужные дымчатые ореолы. Светомаскировки здесь никогда и не было. На привокзальных улицах светло и даже людно…

Стоит составу остановиться, как проводники начинают копошиться, бегать от вагона к вагону, кричать и требовать у своего и станционного начальства угля, дров, все равно чего, лишь бы протопить свои вагоны, где мерзнут и без того измученные пассажиры, да еще с детишками.

Вот и сейчас проводница вагона № 9 кричит, завидев идущего по перрону железнодорожника в красной фуражке, нахлобученной на шерстяной подшлемник, какие носят бойцы под касками:

— Замерзаем, начальник! У меня ребятишки! Детдом везу!

Начальник останавливается, кричит в ответ:

— Плохо небось экономите, милые!

— На десять-то суток! Вместо четырех! Разве хватит? Какая еще экономия? — не сдается горластая проводница.

Начальник подошел к вагону:

— Что ж теперь делать? И здесь еще простоите… Знаешь, милая, посылай-ка своих за пакгаузы, есть там дровишки. Только не грабьте! Все по-человечески надо…

— Спасибо, родимый! — всплеснула руками женщина и, поворотись, закричала в вагон: — Эй, товарищи, бегом за дровами! Быстро! Пока стоим!

И тут же отозвался высокий голос воспитательницы:

— Щеглов! Веди ребят за дровами! Берестов, бери чайник и за кипятком! Быстро, мальчики! Быстро…

Чего там быстро, если начальник русским языком сказал — «еще простоите». Небось встречного будем ждать…

Пока Женька нашел кран с табличкой «Кипяток», пока отстоял очередь — со всего состава люди сбежались, — пока наливал под тонкой струей десятилитровый медный чайник да шел, кренясь под его тяжестью, назад, боясь поскользнуться на обледенелых дощатых переходах, Витька с ребятами уже притащили каждый по охапке дров и сбросили их в вагонный тамбур. У вагона и встретились. Витька тут же затараторил:

— Женьк, там эшелон стоит. С войсками! Сила! Им кино будут крутить. В бараке. Сбегаем?

Женька не ответил. Он поставил чайник на вагонную подножку, спросил проводницу:

— А сколько еще простоим?

— А черт его знает! Часа два, не меньше, — раздраженно бросила та.

— Вить! — позвал Женька. — Айда!

В длинном холодном бараке было уже темно. Они протиснулись внутрь между стоящими в проходе красноармейцами и, забравшись ногами на какую-то доску, протянутую вдоль стены, замерли. Хорошо, что экран помещался высоко — с каждого угла видно.

К началу фильма мальчишки не опоздали. Шли еще кадры фронтовой кинохроники. Молодые необстрелянные бойцы и такие же их командиры с любопытством и затаенной тревогой следили за происходящим на экране. Нет, для них это было не просто кино — идущие танки, летящие самолеты, стреляющие орудия и бегущая пехота, — это была их судьба, их будущая жизнь там, на войне, уже такой сегодня недалекой, такой скорой… Женька по-своему чувствовал это и переживал за притихших зрителей, даже в грудя защемило, а Витька лупил глаза и шмыгал носом… Может, отца искал на экране… Может быть… Ведь он ничего не знает — Женька твердо держал слово, данное матери.

Вот на белом полотне — подросток. Телогрейка перепоясана широким ремнем, на голове шапка-ушанка со звездой… Улыбается, говорит что-то стоящему рядом командиру…

Витька почувствовал, как Женька больно сжал ему руку.

— Кешка, — шепчет он. — Это же Кешка!

— Какой Кешка?

— Я же тебе рассказывал!

— Он?! Здорово…

И голос диктора: «Юный красноармеец Кирилл Плетнев. Фашисты сожгли его деревню. Убили мать и сестру. Воины взяли мальчика в свою боевую семью. Теперь Кеша — разведчик. Большую помощь оказывает он своим товарищам. Юный боец награжден медалью «За отвагу»…»

А Кешка все улыбается, говорит, рукой показывает…

«Рабочие московского завода «Калибр» начали выпуск…» — продолжает диктор. Но Женька уже не смотрит на экран…

Кешка? Живой! Разведчик все-таки! А Над Женькой смеялся… Как же он ходит в разведку? Ага! Так же, как Женька, только с другой стороны!.. Вот оно что… Переодевается, значит… Все так просто… Ай да Кешка!..

— Выйдем, — вдруг шепчет Женька.

— А кино? — удивляется Витька.

— Пошли, говорю!

Они выбрались из барака. Витька с явной обидой смотрит на друга, а тот молчит, видно, слов не находит.

— Ну чего ты? — ноет Витька.

— Я так и знал, что нам не в ту сторону! — врет Женька и уже сам верит в свою ложь.

— Ты что? — дошло до Витьки.