Владимир Сергеев - Непредсказуемый Берестов

Да уж, не оценил Женька возможностей «сортировщика патронов». Кешка-разведчик! Никуда не денешься — факт! Женька не мог, а скорей всего не хотел с этим смириться.

Путешествие под тулупом часового продолжалось всего полночи — до той минуты, когда паровоз встал под набор воды на небольшой пустынной станции в 1912 км от Москвы.

От Москвы? Разве Женька возвращался в Москву? Да нет же! Он понимал абсолютную невозможность такого возвращения. Это означало бы для всех не что иное, как трусость, малодушие, бегство от детдомовской жизни, от Витьки… Но хочешь не хочешь, а дорога была одна, и лежала она в ту самую сторону.

Женька еще не знал, да и предвидеть не мог, что путь длиною в 1912 километров обернется почти двумя месяцами бесконечной дороги. Перебираясь с километра на километр, скитаясь от станции к станции, с разъезда на разъезд, Женька с ужасом наконец понял, что его двухмесячный переход по тылам врага к фронту был куда более легким и, как ни странно, более безопасным… Не удивительно ли? А если сравнить, что получится? Тогда шел к фронту — сейчас идет к фронту, но тогда было лето, а сейчас зима, и шли они втроем, а сейчас он идет один. Тогда шли полуголодные, сейчас — и вовсе куска хлеба взять негде. Тогда обходили они немецкие гарнизоны, сейчас Женька обходит милицейские посты… Стоп! В этом, кстати, и была главная трудность! Немец мог убить, но ему, в сущности, был безразличен оборвыш, шлепающий босиком вблизи его колонн и кухонь. А милиционеру небезразличен мальчишка, слоняющийся но станции, или на путях, или у подножек железнодорожных вагонов. Он остановит его, отведет в отделение, может накормить даже, но… первым же составом, идущим на восток, отправит как «отставшего от эшелона», да еще пожмет руку на прощание… А это значит: снова путь на восток, а потом снова на запад. И выходит, что время идет, а Женька стоит на месте. Вот такие дела! Поэтому главная забота теперь — уберечься от железнодорожной милиции.

Одна радость согревала душу — Победа! Победа под Москвой! На станциях и даже полустанках люди слушали радио. Погнали немца! Наконец-то дали ему жару! Даже лица милиционеров посветлели и подобрели…

Женьке приходилось часто делать остановки. А куда денешься? На открытых товарных платформах, на тормозных площадках, в тамбурах, в «собачьих ящиках» можно было ехать, если еще охранников или проводников обманешь или упросишь, чтобы взяли «на один-два перегона»… А холод? А леденящий ветер, да еще на голодный желудок?..

И Женька нашел выход! На больших станциях он сразу же направлялся в депо, вроде мимо шел, да завернул погреться. Кто ему, «беженцу», откажет в такой малости? Нет таких бессердечных! Бывало, по нескольку дней «грелся» Женька у деповских печей, отсыпался. Другой раз и поесть дадут. Стыдно было. Но голод — не тетка… Однажды старый железнодорожный мастер сказал грубо, обидно, но справедливо:

— Чего побираться-то? Не махонький. Работа и для тебя найдется. А есть всем хочется!..

С тех пор, подходя к депо, Женька спрашивал у первого встречного железнодорожника:

— Дяденька, работы не найдется? Есть хочется…

Это было правдой. И Женька не вспомнит, чтобы ему отказали. Заработал — глядишь, талон на обед получил. И ночевать в депо оставят, и никогда никто слова не скажет… Вообще-то железнодорожники — народ особый. На железнодорожника можно положиться.

Так, постепенно, познавая новое, сравнивая и «мотая на ус», Женька двигался вперед, на запад, полностью уверенный в правоте своего дела.

Конфликты с милицией, конечно, продолжались, но, поднакопив опыта, Женька все чаще выходил «сухим из воды». Иногда даже сам шел в отделение, прося тепла и помощи. А это, как оказалось, лучшая форма маскировки… «Все люди — человеки!» — сказала какая-то пожилая женщина, протягивая Женьке кусок хлеба. И Женька запомнил.

Да, как ни крути, а Москву не объехать. «Все пути ведут в Рим», — говорил отец. Ну, Рим не Рим, а Москва была на горизонте, огромная, в белых дымах, поднимающихся в морозном воздухе…

Женька терзался. Заехать домой или нет? Что сказать? Выдумать что-нибудь, соврать, чтобы отдохнуть, отогреться, отоспаться в тепле… Да все равно догадаются. Стыда не оберешься. Только вот письма! От матери, от отца… Как там они? Где воюют? Или?.. Нет, о таком Женька и думать не хотел…

Сидеть под платформой Ярославского вокзала в ожидании темноты оказалось делом малоприятным — мороз пронизывал насквозь, хотя Женька считал, что одет вполне по-зимнему. Ватник, хоть и рваный, а все одно — ватник же! Валенки, хоть старые, разбитые, зато с портянками — в самый раз! И шапка! Велика, зато двигай ее на голове, как хочешь… И рюкзачок с собой! А на груди — костяной медвежонок. Не он ли привел Женьку в Москву? Живой, здоровый вроде. И не окочурился по дороге…

Огромная собака возникла вдруг перед Женькиным носом, прервав его философские размышления, и, удивленная тем, что видит человека, не бегущего от нее, а сидящего на корточках, смотрела на Женьку, чуть склонив большую черно-желтую морду. И вдруг тявкнула. Раз, другой и наконец залилась громким хриплым лаем.

— Рекс! Ко мне! — раздался резкий окрик с платформы.

Так и есть! Милиция! Женька чуть не заплакал с досады. А Рекс не унимался…

Все! Кончилась Женькина дорога!

Уже вечер, а Женька все сидит на длинной широкой скамейке в дежурной части. Вид у него безразличный, отрешенный — пригрелся, разомлел. Кто-то из милиционеров подал ему кружку горячей воды…

За перегородкой, словно за магазинным прилавком — дежурный. У него два синеньких кубика в голубеньких петлицах. Сидит и пишет, шевеля губами… А в простенке между окнами большущий плакат. Художник здорово изобразил фигуру Гитлера, проткнутую красноармейским штыком… Женька даже улыбнулся.

— И куда же ты собрался, если не секрет? — спрашивает Женьку усатый милиционер, хозяин Рекса.

— Никуда не собрался. Я здесь живу. На Маросейке…

— Домой, значит, приехал?

— Домой, — делает ошибку Женька. — Почему «приехал»? «Гулял! Зашел на вокзал, испугался пса, спрятался…» Но теперь уже поздно.

— В Москву тебя, сынок, никто не пустит. Закрыт город. Или не знал? Вот дела…

— Отправлять будем, — вдруг слышится из-за перегородки голос лейтенанта. — В детприемник. Знаем мы таких москвичей…

— Не пойду я! — огрызается Женька.

Тут зазвонил телефон, дежурный снял трубку, а Женькины глаза блеснули вдруг, загорелись:

— А можно, я позвоню? — громко спросил он, когда лейтенант положил трубку на рычаг. — Домой…

Лейтенант хитро улыбнулся: дескать, меня не проведешь.

— Ладно, — говорит, — называй номер. Посмотрим, какой ты москвич… Как фамилия? Кто говорить будет? Спросить кого?