Владимир Сергеев - Непредсказуемый Берестов

— А я и не боюсь, — бормочет Женька, с трудом поднимаясь с пола, не зная еще, как все обернется.

— Иди, иди… — повторяет усатый, отступая от вагона, словно давая Женьке место спрыгнуть. Теперь видно, что боец этот в ватнике, под ремнем и в валенках.

И вот Женька появляется на пороге теплушки. Щурится на солнце. Вид у мальчика прямо как в фильме про беспризорников «Путевка в жизнь» — изодранная одежда еле прикрывает грязное голое тело, он почти бос, ибо валенки давно уже превратились в подобие войлочных тапок, перевязанных бечевкой, на голову натянут грязный ватник…

Усатый смотрит на Женьку, приподняв кустистые брови, и не понять, что отражается в его глазах. Тут подходит другой боец, тоже в ватнике и в шапке, сдвинутой на затылок, отчего продолговатое лицо его кажется еще длиннее.

— И откуда к нам такая красота? — шутливо осведомляется он и, не получив ответа, разводит руками. — Вона, значит, как! Не хотите, значит, разговаривать?

— Долго, видать, ехал, — говорит усатый, качая головой.

— Долго, конечно… — переходит в наступление Женька. — Это фронт, что ли?

— Фронт, — серьезно отвечает тот. — А ты думал что? Не туда, видать, заехал? Бывает…

— Почему не туда? Куда надо, туда и приехал, — серьезным тоном заявляет мальчишка, но, не выдержав, выпрыгивает из вагона, падает в снег, поднимается, бросается к усатому и прижимается лицом к его ватнику. Ватник пахнет морозом, хлебом и махоркой…

В землянке, оборудованной под баню, жарко даже голышом. Пар стоит тяжелый, горячий и не шевелится, а в подслеповатое оконце под бревенчатым потолком глядится тусклый зимний день.

Усатый и узколицый — люди, видно, деловые, управистые. Хотя Женька и кряхтел, выражая некое стеснение, они крутили его, поворачивая туда-сюда, терли большой мочалкой, и серая мыльная пена летела во все стороны. Но вот наконец-то мытье подошло к концу. Теперь Женькины благодетели гремят ведрами. А тот сидит, как говорится, «по шейку» в огромной бочке, наполненной горячей водой, и блаженство разливается по его телу, мерцает в полузакрытых глазах. Ах, как не хочется Женьке вылезать из бочки!

— Вот! Теперь видно всю твою наличность… И кто ты такой есть, — заговаривает усатый. — Звать-то тебя как?

— Женя.

— Понятно… — тянет усатый. — А я Прохор. Он вот дядя Захар. А тебе, брат, повезло, что попал ты в нашу часть!

— В какую часть?

— Банно-прачечную! Вот какую! Кто б тебя так отладил?

Бойцы засмеялись, а Женька протянул кислым голосом:

— А еще говорили, фронт…

Прохор и Захар засмеялись громче прежнего. Потом Прохор сказал серьезно:

— Ты что ж думаешь, фронт: ать-два да бах-бах? Фронт, браток, бо-ольшу-щее хозяйство!

— Ничего я не думаю, — насупился Женька, — что я, на фронте не был?

— Ишь ты! Бывалый. И чем же тебе наша часть не по душе? Помылись с удовольствием и поедим в тепле. Ну-ка, Захарушка, дай-ка нам простынку!

Сильные руки Прохора, словно цыпленка, вынули Женьку из бочки и поставили на лавку.

— Да… брат… Тебя и волк есть не станет. Костями подавится… — ворчал Прохор, охлопывая ладонями закутанного в простыню мальчика. — Беглый ты, значит?

— Угу.

— Дело ясное.

— Отца мне надо разыскать, — соврал Женька, а сам подумал: а почему бы и не разыскать? Номер полевой почты в рюкзачке…

— А мать не жалко? — продолжал назидать Прохор. — Ищет небось…

— Не ищет, — спешит коротко ответить Женька. — На фронте ее… Под Можайском…

Бойцы переглянулись. Замолчали. Прохор закурил было, но вдруг со злобой швыряет самокрутку и остервенело втаптывает ее в пол.

На пороге появился худой высокий человек с чемоданчиком.

— Ну, Жора, что-то долго ты собираешься, друг любезный! — встречает его Прохор.

— Ноги не колеса, колеса не лыжи, лыжи не крылья, — скороговоркой отвечает тот, снимая с себя полушубок и потирая длинные красные пальцы. Зюба никогда не опаздывает, но задержаться имеет право, — тут он увидел Женьку. — Ага! Понимаю, это мой новый клиент. — Он подходит к Женьке и, заложив руки за спину, осматривает его странно торчащие волосы. — Могу вам точно сказать, молодой человек, что лондонского денди из вас не получится… Но сделаем все возможное. Прошу внимания и молчания. Работа высшей сложности… Такой волос! Такой волос безвозмездно надо отдавать девушкам. Был бы хороший подарочек! Парадокс! Люди берегут волос, а этот джентльмен хочет бросить его на пол, как ломаный грош…

С разговором Жора готовит инструмент… И вот уже быстрые умелые руки парикмахера, манипулируя расческой и беспрестанно клацающими ножницами, творят чудеса. Женька не видит себя в зеркале — это же не городская парикмахерская! — но по выражению лиц Прохора и Захара понимает, что Жора — мастер своего дела. А тот говорит и говорит, рассказывает разные смешные истории.

— У нас в Одессе… Это было еще в те далекие времена, когда Жора Зюба был чуть старше этого клиента и числился в учениках у знаменитого Левы Городницкого… О! Лева был парикмахер! К нему из Парижа приезжали за прическами, шоб мне не жить! И вот в один прекрасный день кто-то сболтнул, что в Одессу румыны, кажется, привезли сыпной тиф. Гражданская война! Ну, скажу я вам, была же у нас работа! Все брили себя наголо! Клиент хочет наголо, а то, что хочет клиент — закон! Пол-Одессы ходила лысой, как мое колено. Все говорили спасибо. За что? Надо было плакать, а они говорили спасибо…

Жора сообщал все это серьезным тоном, а Прохор и Захар смеялись. И Женька тоже смеялся. Жора даже рассердился:

— Молодой человек, я убедительно прошу вас не дрожать табуретку. Вам смех, а у меня работа…

И вот наконец остриженный почти под ноль, голый, костлявый и краснокожий в результате недавнего мытья, сидит Женька на лавке, стыдливо сдвинув острые коленки…

Жора удалился, рассказав на прощанье анекдот. Женька анекдота не понял, а Прохор и Захар хохотали до слез.

Прохор сказал Женьке:

— Сейчас мы тебя, браток, принарядим, пузень-то прикроем. Уж что добыли, не взыщи. Твое-то в печке сожгли, куда ж его еще? Эй, Захарушка! — кричит Прохор. — Неси-ка нам одежонку! Да, чуть не позабыл… — Прохор лезет в карман, достает костяного медвежонка на цепочке. — Ha-ко вот твою безделушку. Интересная хреновина. На шее носят… А не крест.

— Талисман, — серьезно отвечает Женька. — Вещь такая… На память.

— А… понятное дело.

И тут распахивается дверь. На пороге — молодой боец в шинели, в сапогах и шапке набекрень. Кричит с порога:

— Эй, банщики-обманщики, здорово! Как делишки, дядя Прохор? Не забудь, завтра прибудем! — И тут… Что за чертовщина! В глубине бани на лавке он видит нечто странно-голое красноватого цвета… — Ой! Что это, ребята? Где вы такую здоровущую морковку выкопали? — И боец хохочет, приседая, бьет себя по коленкам.