Владимир Сергеев - Непредсказуемый Берестов

А дорога меж тем вышла из перелеска. Справа в ложбинке показались землянки батальона связи, а слева — голый заснеженный берег реки. На том берегу большое полуразрушенное село…

И в это время над их головами просвистел снаряд, тут же, неподалеку, в голой рощице, раздался взрыв. Женьку словно ветром сдуло с облучка.

— В нас, что ли?

— Да нет, — успокаивает повар. — Так пуляют, для острастки. Своего, Евгений, снаряда никогда не услышишь, а всем пулям все равно не накланяешься. Чего одежу зря пачкать?

Вот оно что! Этого Еремеев Женьке не говорил. Значит, если в тебя — то поздно уже ерепениться.

И снова свист снаряда. А разрыв уже ближе к дороге.

— Хоть и так пуляют, — забеспокоился повар, — а поспешать надо. Но-о, Смелый!

И конь переходит на тяжелую рысь.

А Женька успевает подумать: надо бы Смелого в сани запрягать… Чего лошадь мучают…

В землянке у связистов тепло. Железная печка накалилась, аж розовая стала… Дежурный телефонист, как всегда, у аппарата. Он монотонно повторяет одно и то же:

— «Заря», «Заря»! Я «Сатурн»! Я «Сатурн»! «Заря»! Я «Сатурн»… — И так до бесконечности, то есть все дежурство. А потом другой — то же самое.

Женька полюбил этот самый момент — начало общей еды, когда все сразу, одновременно начинают звенеть о котелки ложками. Интересно наблюдать, как люди по-разному едят…

— Хороша кашица! — говорит кто-то.

— Генеральская, — вторит ему другой.

Все смеются.

— А Морковка-то, — выступает Коля Якименко, — отъелся на «генеральских» харчах. Вон мордень как округлилась.

— Вид, конечно, геройский, — поддакивает молоденький связист Рябин. — Только валенки эти… Смех один. Переобул бы ты его, а, генерал?

Женька насупился, а повар согласно кивает:

— Надо, надо обувку справить… Вот, может, в Лыковке разживусь. Да у людей нету ничего… — И вдруг обратился к Женьке: — Значит, сегодня я в Лыковку один поеду. Что-то фрицы расшвырялись. Мало ли… Ты уж тут заночуй. Примете, ребята?

— А что? — подмигивает Женьке Коля Якименко. — Мы Морковке перину раскинем!

— Допрыгаетесь. Подстрелят мальчишку. Будет ему перина… — ворчит Волков.

— Не хочу я здесь! — вдруг заявляет Женька, зло взглянув на Волкова. — Других землянок нет, что ли?

— Обижаешь, Морковочка! — выпячивает губу Коля Якименко.

— А чего он?

— Да это не со зла, — усмехается Коля. — Пусть ворчит. Невидаль какая. Может, у него специальности другой нет…

— Придержал бы язык, пустомеля, — с укоризной говорит Волков и отворачивается. А Коля обращается к Женьке:

— Во, видишь, теперь на меня взъелся.

Женька страсть как не любил, когда из-за него начинались какие-либо конфликты. Еще до войны, помнит, что отец с мамой частенько спорили на его счет: то поведение в школе, то отметки, то жалобы соседей… Ничем хорошим это не кончалось. Каждый оставался при своем мнении, только потом отец долго молчал, мать нервничала, курила, а Женька и вовсе не знал, что ему делать… Когда ребята между собой спорят, куда проще — дал по уху, и все дела. Со взрослыми лучше не связываться, да еще с чужими.

Женька хотя и успокаивал себя, а все-таки находился в постоянной тревоге: выгонят его с фронта или не выгонят, отправят или не отправят… Конечно, это не значило подчиниться и лапки кверху — ему все равно откуда снова сбежать, но кому нужны его новые «путешествия», мучения, холод, голод и ежесекундный страх «попасться»? Иногда взрослые, говоря правильные слова, хотят сделать лучше, а выходит наоборот. Отчего это? Наверное, от того, что у каждого пацана свой характер и своя цель. Только никто из взрослых и не спросит, что у него на уме, а если спросит, то для порядка, а сделает опять же по-своему. Вот она — несправедливость!

Невеселые Женькины мысли прервал приход политрука роты Урынбаева. Его Женька уже несколько раз видел и почему-то не опасался. Командир никогда не задавал мальчику вопросов и держался так, словно Женька «законный» поваренок. И правильно! У каждого свое дело на войне, и нечего лезть в чужую душу…

Урынбаев — не русский, казах. Он говорит негромко и хотя с акцентом, но очень правильно и всегда уважительно. С бойцами он на «вы» и голоса никогда не повышает. Если что не так или не по его, улыбнется таинственным образом, вроде как учитель над учениками, и повторит еще раз. Тут уж не гоношись — неизвестно как обернется, может и «отломить» на всю катушку. Нет, Женьке Урынбаев явно пришелся по душе.

— Товарищ политрук! Каша стынет, — Коля Якименко протягивает Урынбаеву котелок. — Горяченькая пока…

— Разрешите у вас парнишку оставить, товарищ политрук. Утром заберу. Мне в Лыковку позарез… — вдруг выступает вперед Генералов.

Несколько секунд длится тревожное молчание. Связисты даже перестали стучать ложками.

— Пусть остается, — односложно отвечает Урынбаев. Он взглянул на Женьку, и тому показалось, что улыбка промелькнула на его восточном лице.

— Понял, кто тут главный? — шепчет Коля. — А на Волкова не сердись. Пусть себе ворчит. Раздевайся. Иди на мою лежанку или к Рябину, она вроде пошире.

И Женька, как это свойственно всем людям не только его возраста, ободренный разрешением командира и добрым словом, сбрасывает свою латаную шубейку, валенки и присаживается к печке — раз командир разрешил, то и вести себя надо соответственно, «не разводить церемонии», как говорил отец.

А вот и сам Урынбаев подсаживается к Женьке, протягивая к огню тонкие длинные пальцы.

— Так как ваши дела, товарищ Морковка?

Женька не сразу соображает, что ответить, и от того старая «охранная» версия берет верх:

— Отца бы разыскать… — тихо отвечает он.

— Н-да… Это не просто. Ну а не найдете отца?

— Останусь… Здесь. Зря, что ли, столько мучился?

— Значит, есть цель?

— Есть. Бить фашистов.

— Цель правильная. А как? Не стесняйтесь, скажите, как вы это себе представляете?

— К разведчикам хочу, — решился Женька и сам испугался своего признания. — Я знаю, ребята им помогают. Друг у меня есть… Он там, с ними…

— Эге, вот он ваш секрет. Другу своему позавидовали. Ясно. — Урынбаев помолчал, словно взвешивал слова Женьки. И вдруг нахмурился. — А вообще-то, скажу вам, война не детское дело, — и вдруг, взглянув на часы, приказал громко: — Волков! Москву.

Женька аж вздрогнул, а Волков стал крутить регулятор диапазонов, и вот сквозь звуковую какофонию словно выплыло из эфира, зазвучало далекое, но так знакомое: «От Советского Информбюро. Вечернее сообщение от двадцать шестого января…»

Женька долго не мог заснуть. В землянке было тепло и тихо. Урынбаев ушел. У аппарата теперь дежурил Рябин, молоденький боец со смешным рыжим пушком над верхней губой. А где-то наверху в морозном воздухе то и дело ухали взрывы. И Женька подумал, что там, снаружи, за лесом, в окопах, присыпанных снегом, сидят и стоят бойцы и не спят, все равно, ночь или день… И смена к ним не придет. И так месяц, два, три… Женьке стало морозно от этой мысли. Сколько еще будет длиться эта война?..