Владимир Сергеев - Непредсказуемый Берестов

Он шагает легко и споро. За спиной рюкзачок. На шее талисман — пусть Юлька не беспокоится! А что грязное надето на нем, так не беда, на фронте заменят, — вон у Кешки какая одежонка! Может, подстричься?.. Э, нет, пусть голове теплее будет… Вот так здраво рассуждая, Женька вышел на улицу Горького.

И первое, что увидел Женька, была колонна грузовиков, выезжавшая со стороны Садового кольца. Повернув на Горького, она остановилась, вытянувшись вдоль улицы, прямо наискосок от станции метро «Площадь Маяковского». На первых машинах плотно сидели красноармейцы в бело-серых полушубках с автоматами ППШ. Следом — грузовики с имуществом, покрытые брезентом…

Раздались команды. Бойцы, спрыгнув на тротуар, стали разминать ноги. Курили.

«На грузовик бы и под брезент!.. — подумал Женька. И тут же спросил себя: — Где?.. На улице Горького, среди бела дня? Ну, ты даешь!» — презирая себя в душе, воскликнул Женька.

— Товарищ сержант! — обратился он к низкорослому краснолицему человеку в шинели с двумя треугольничками на петлицах. — Разрешите…

— Давай, спрашивай! — весело ответил сержант, потирая ладони. В углу его рта красовалась здоровущая самокрутка и дымила, как паровоз, обволакивая все вокруг махорочным дымом.

Женька даже улыбнулся:

— Ну и фабрика! — восхищенно произнес он и тут же спросил: — А можно мне с вами до дома доехать? Тут километров двадцать… Уморился идти. А вам все равно но Волоколамке…

— Откуда знаешь?

— Да уж видно. На фронт небось?

— А то куда же…

— Я и говорю: двадцать километров доехал бы с вами…

Сержант серьезно посмотрел на Женьку.

— Так мы только через тридцать остановку делать будем.

— Ну и что… Я спрыгну. Честное слово!

— А не замерзнешь?

— Да что вы! Под брезент спрячусь, ни один мороз не прохватит.

Сержант сделал строгие глаза.

— Полезай. И чтоб не высовываться.

— Есть, не высовываться!..

Женька ликовал. Как по-взрослому все получилось. Разговор! Ровняк!

Во как! Даром, что ли, Женька столько месяцев шагал, ехал, потел и мерз рядом с людьми взрослыми, умелыми, добрыми и злыми, смелыми и трусливыми, да всякими разными…

Это и была наука! Сколько живет человек, а все учится…

Кто бы узнал в двенадцатилетнем мужичонке того Женьку Берестова, который еще этой весной «штурмовал» школьный тополь и вместе с Кешкой «ловил шпиона»? Так ведь и Кешку тоже не узнать. Каков он теперь, а! Нет, Кешка положительно не давал Женьке покоя…

Через двадцать километров Женька, конечно, не спрыгнул. Дураков нет! А вот через тридцать…

— Эй, ты, сонная тетеря, проспал? — прокричал сержант. Он стоял на колесе и хлопал рукой по брезенту.

Женька картинно, словно с трудом открывает глаза, трет их ладонями.

— Почему? — растерянно спрашивает он.

— Не знаю, как это ты на морозе уснул…

— Я ж говорил, уморился. — Женька порывается подняться на ноги.

— Погоди ты, тетеря! Командир идет… Потом ужо… — сипит сержант. — Нагоняй даст, только держись.

А Женька и рад. Но понимает, что с этой колонной до «главного» места ему не доехать. А как быть? Ждать другую колонну и снова тем же манером?

Командир, видимо, до них не дошел, и Женька сказал печальным голосом:

— Это плохо, что проспал… Жди теперь, когда кто обратно проедет…

— А чего ждать?.. Топай! Теплей будет, — резонно советует сержант.

— А может, я с вами до станции, а там в обратный путь? — наугад понтярит Женька.

— Так станция еще с полсотни верст, — смеется сержант. — Тебя потом не разогнешь, а разогнешь, так сломаешь. Замерзнешь ведь…

Женька теперь и не знает, что сказать. Пятьдесят километров! Ого! Не укатить бы в другую сторону. Все-таки говорит:

— Не промерзну же я до кишок.

— Ну ладно, хрен с тобой! До Клина. А мы дальше и не поедем. Грузиться будем на железку.

Ура! Правда, Еремеев такому болтливому сержанту язык бы отрезал за «разглашение», но сейчас Женьке ох как годится эта «разговорчивость».

И снова — под брезент, и снова всю дорогу он елозил и охлопывал себя, и бил по ногам кулаками — привычка еще с железной дороги. Не замерзнуть бы в самом деле!

В Клину, разбитом, грязном и безлюдном, недавно отобранном у немцев, Женька «откланялся» и, недолго думая, дунул к станции.

Но все-таки надо быть еще ребенком, чтобы поверить в такое благополучное и безоблачное течение реальной действительности. Женька не знал или не запомнил числа своего выезда из Москвы… Поезда и машины возили его туда, сюда и обратно, и было такое чувство, что кружит он на одном месте. По обрывкам фраз, ворчанию железнодорожников трудно было определить нужное Женьке направление, а спросить — боже упаси! Хоть милиции здесь не было, но Женька не раз замечал командиров из НКВД — эти уши не развешивают…

И вот снова стучат колеса, снова бежит состав и снова неизвестно куда. А за то время, пока Женька болтался, как песчинка по прифронтовым дорогам, события на фронте развивались с неимоверной быстротой. Фашисты, отброшенные от Москвы, уже не могли противостоять ударам Красной Армии, они катились километр за километром на Запад, оставляя на подмосковных полях технику, вооружение и сотни тысяч убитых…

В товарном вагоне, куда чудом удалось «залететь» Женьке, перевозили лошадей. По их неказистому, низкорослому виду Женька определил, что это не верховые, а скорей всего «хозяйственные кобылки». Лошади, привязанные поводьями к толстенному деревянному брусу, разделяющему вагон, всю дорогу мерно пережевывали корм в торбах, накинутых на их морды. Состав с наступлением сумерек шел все быстрее, и ездовой, сопровождавший сей груз, на редких минутных остановках только чуть отодвинет стенку, сверкнет фонариком в темноту вагона и тут же задвинет ее. Это вполне устраивало Женьку. Он лежал под ворохом сена, коченел и старался не заснуть. Но все-таки сон пересилил — навалился на него, заглушил перестук колес и перебор конских копыт по дощатому полу…

Резко отодвинулась стенка теплушки. Лошадиные головы шарахнулись в стороны…

Женька тут же проснулся — в глаза ударил белый зимний день, и стали сразу отчетливыми голоса людей, скрип шагов по снегу… Первая Женькина мысль — не обнаружить себя! Но силы мальчишки в конце концов не бесконечны, и он продолжает лежать, только одни глаза выдают его тревогу.

Что это?.. Что за звуки там, в белом пространстве, знакомые, давно уже запечатленные в памяти? Ухает артиллерия. А вот — переливы гармошки… А это кто? В проеме вагонной стенки фигура человека. Нет, это не ездовой. На Женьку в упор смотрит видимый по плечи над порогом вагона немолодой боец, усатый, широколицый. Несколько секунд они изучают друг друга.

— Вот это пассажир!.. — восклицает боец. — Ну, иди сюда. Иди, не бойся.