Владимир Сергеев - Непредсказуемый Берестов

Женька покраснел до ушей, однако не проронил ни слова. А дядя Ваня сказал так, словно бы ничего и не произошло:

— Слышь, командир, дело есть. — Он помолчал и добавил: — Надо, брат, народу помогать. Армия, как тебе известно, не только заступница, но и помощница в делах наших. Так или нет? — Женька согласно кивнул, но глаз пока не поднимал. — Сейчас, брат, пора горячая, сенокос. А если дождь натянет, что тогда? Опять сушить, опять веять?.. Так вот, брат, в понедельник с утра все войско выведешь в поле, на второй участок. Там дед Кирюша покажет, что делать. Сколько у тебя штыков?

— Семнадцать, — серьезным тоном сообщил Женька.

— Во! Это же сила, брат! Сегодня поставь людям задачу и чтоб в понедельник без опоздания. Все понял?

— Ясно! — Теперь Женька уже не прятал глаза. Он восхищенно смотрел на дядю Ваню, и все, наверно, было в этом взгляде — и благодарность за то, что не ругал его председатель, не «наставлял на путь истинный», и за то, что вот так, вроде бы все забыв, разговаривает с ним, и командиром называет, и настоящее взрослое дело поручает. Особенно понравились Женьке слова: «Поставь людям задачу». Людям! А не шкетам каким-нибудь!

До позднего вечера, выполняя поручение, Женька «готовил людей». Правда, в сенокосном деле он абсолютно ничего не понимал, но здесь главным было то, чтобы все собрались в одном месте и в срок, а уж там дед Кирюша разобъяснит, что к чему.

В дом Женька спать не пошел — тетя Васена разрешила ему вместе с Кешкой ночевать на сеновале. Первый раз в жизни будет Женька ночевать там, наверху, под самой крышей в пахучем сене, где все было не так, как на земле!.. Вот это да!

Спать друзьям не хотелось. Вспоминали, хохоча, «поимку шпиона», а потом Женька все-таки решил хоть вкратце, а рассказать Кешке, что помнил из прочитанного про мушкетеров. Рассказывать Женька умел, да еще любил прибавить, нафантазировать, и получалось у него очень складно и интересно. Кешка лежал с открытыми глазами и даже вопросов не задавал.

Уже бледное рассветное небо проглядывало в узенькие щелочки торцовой чердачной стенки, и уже не первый раз прокричали деревенские петухи, когда Женька вдруг спросил:

— Вот ты, Кеш, кем хочешь быть?

— Не знаю еще…

— А я знаю! Командиром буду. В училище пойду…

— В конницу?

— Может, и в конницу.

— Буденный… — усмехнулся сонный Кешка.

Но Женька не хотел кривить душой перед товарищем и честно признался:

— Только мне, по правде, больше пехота нравится. Представляешь, дивизия! Тыщи бойцов, а ты — командир! Здорово!

— А летчиком? — уже не открывая глаз, спросил Кешка.

— Летчик, Кеш, один летает. А я люблю, когда народу много. Тут и командовать можно. Все тебе подчиняются! Здорово?

— Ты на это мастак… — окончательно засыпая, проговорил Кешка.

Во дворе хлопнула калитка. Кто-то прошел по двору и громко постучал в оконное стекло.

— Прокофьич! Эй, Прокофьич! Подымайся. К телефону. Срочно!

Женька улыбнулся:

— Во, председательская должность. И в выходной покоя не дают. — Он повернулся на бок и, сладко почмокав, прикрыл веки.

Рядом уже спал Кешка.

Снова прокричали петухи. А где-то далеко, словно громом, раскатисто отозвалось небо…

Завтрак Женька, конечно, проспал. Кешка убежал домой, а он, поплескавшись у рукомойника, несмело шагнул в дом. Так и есть — на столе еда газетой прикрыта. Мухи по газете ползают. Вот ненасытные!

А чего это тетя Васена сидит, прижав стиснутые ладони к подбородку, словно молится на черную тарелку репродуктора? Женька прислушался.

«…Эта война навязана нам не германским народом, не германскими рабочими, крестьянами, интеллигенцией, страдания которых мы хорошо понимаем, а кликой кровожадных фашистских правителей Германии…»

— Что это, тетя Васена? — шепотом спросил Женька.

И та, обхватив вдруг мальчика, прижала его к себе, шепча:

— Война, Женечка, война…

Война? Вот здорово! Давно пора дать этому фашисту по зубам! О, Женька хорошо помнит рассказы отца об Испании… Ну наконец-то фашистам придет погибель!

Женька вырывается из объятий Васены и выбегает из дома. Два прыжка — и он уже за калиткой.

— Эй, ребята! — кричит Женька, и на лице его восторг и азарт. — Ребята, выходи! Война началась! Ура-а-а!..

«Ура! — отзываются по дворам. — Война-а-а!»

Секунды прошли, а ребячья ватага уже мчится к реке, а там через мост, а там по скошенному лугу, размахивая своим деревянным оружием…

«Ура-а-а! Ура-а-а!»

Сейчас, вспоминая эту «атаку», Женька чувствовал, как щеки его заливало горячей волной стыда. Он видел со стороны и себя, и деревенских ребят, поддавшихся его азарту, его детской бесшабашности…

Шел уже третий день с того момента, когда дядя Ваня, суровый и грустный, стоял во дворе перед крыльцом и говорил жене:

— Ничего, Васка… Только доберитесь благополучно. Люди вокруг. Люди помогут. — Он гладил широкой ладонью плечи жены, а Женька смотрел на настоящую винтовку, прислоненную к стене дома, на черный кожаный подсумок с патронами и… ни о чем не думал. Боясь себе признаться, что трусит, он трусил самым настоящим образом…

Теперь он плелся за подводой, загребая сандалиями дорожную пыль. Дорога шла лесом навстречу поднимающемуся солнцу. Беженцев было человек восемь, а может, и десять.

Вчера навстречу им еще попадались идущие в запыленных гимнастерках группы красноармейцев. Раза два обгоняли беженцев санитарные фургоны. Расщепленные борта грузовиков, рваные тенты, дымящиеся моторы…

Все это показывало на то, что война была не где-то там, позади, а тут, в нескольких километрах, и словно дышала в затылок огненным смертельным жаром.

Шли третий день.

Женька и не вспомнит, кто, где и когда пристал к их маленькой группе. Сначала их было четверо — Женька, тетя Васена, женщина — уполномоченная из районо, бывшая учительница, и старичок по фамилии Коробочка. Женька слышал такую фамилию, но не мог припомнить где. Этот старичок, Васенин сосед, направлялся в район, где его старуха находилась в больнице.

У сидящих на подводе и вещей-то почти не было, так — узелочки да чемоданчики… Женька, естественно, со своим неразлучным рюкзачком цвета хаки. Мальчишка любил этот рюкзачок за его цвет и потрепанный вид — уж больно похож он на армейский вещмешок… Женька вообще берег все, что хотя бы чем-то напоминало военную амуницию.

Теперь в телеге, запряженной низкорослой бурой кобылкой, выделенной Васене для эвакуации, лежал молодой паренек-пограничник с перебинтованной головой. На бинтах проступили бурые пятна засохшей крови, левая нога его обложена привязанными к ней щепками. Он все рассказывал:

— Мы на них в атаку, ура. И отбросили за реку. А тут ихние танки. Хорошо, мост успели подорвать. Пехота сорокапятку выкатила. Три атаки отбили!.. Как дало мне по башке, так ничего не помню. Кто меня вытащил?.. А винтовка моя при мне…