Мирмухсин - Умид. Сын литейщика

У Умида тряслись от страха коленки. Все же он потихоньку спустился с балаханы. Взял на айване пиалу, зачерпнул воды в ведре и принес мачехе. А Фатима точно ждала этого. Вскочила, будто кошка, и вцепилась в одежду Умида. Пиала упала и разбилась, расплескав воду. Мачеха заломила Умиду руки за спину, свалила на землю — и ну колотить. Умид почувствовал, будто небо обрушилось ему на голову…

Почти три недели Умид находился в постели. Часто бредил. По ночам вскрикивал и просыпался…

Но это все же прошло. Главное испытание было впереди: внезапно умер отец. Отец ни разу никому не сказал, что чувствует себя плохо, что дает о себе знать контузия. Не берег себя. И теперь его не стало. На работе умер…

Умид теперь и сам почитал себя сиротой. Прежде, если его кто-нибудь называл так, он обижался: у него любимая бабушка, отец — какой же он сирота!.. А нынче, если кто-нибудь на людях жаловался на свою судьбу, такому говорили, показывая на Умида: «Возблагодари лучше аллаха. Могло быть и хуже. Была семья — и нет ее… Если птица счастья выпорхнула из рук, считай, пропала — обратно не сядет…»

Умид относился ко всему с безразличием. Пусть хоть с неба сыплются камни — и то он бы бровью не повел. Теперь он свыкся с бранью мачехи. Его не возмущали больше подзатыльники, грубые окрики. Делал исправно все, что ему поручалось. Иной раз даже такую работу, с какой не всякий взрослый бы справился. А мачеха нет-нет да и заставляла его, чтобы сильнее унизить, делать работу, какая лишь женщинам под стать. Он и это принимал безропотно, не замечая насмешек. Теперь ничто не могло уязвить его самолюбие. Он убил в себе это самолюбие, принимая все унижения от мачехи как естественную расплату за былую свою непокорность. Ему казалось, что сама судьба против него, а спорить с ней нет смысла…

По истечении двадцати дней после смерти мужа Фатима перевезла в этот дом своего брата вместе с семьей. С той поры Умид был вынужден прислуживать двум семьям.

Но прошло несколько дней, мачеха как-то зазвала Умида в комнату, поставила перед ним тарелку с блинами, залитыми топленым маслом и, ласково погладив его по голове, сказала:

— Съешь-ка, золотце, это.

Умид хватал блины немытыми руками и с жадностью запихивал в рот, словно боялся, что мачеха раздумает.

— Спасибо, — сказал он, когда заблестело дно тарелки.

— Вкусно?.. То-то же. Если будешь исправно делать, что я тебе скажу, всегда будешь есть такие лакомства.

— Я же ведь стараюсь… — сказал Умид и шмыгнул носом.

— Я прошу тебя, с этого дня называй меня «ападжан», хорошо? Особенно если к нам кто-нибудь зайдет. Не забывай, я для тебя — ападжан.

Умид пожал плечами:

— Мне все равно. Как вам будет угодно…

— Если кто-нибудь у тебя станет расспрашивать обо мне, скажи, что твоя ападжан с тобой всегда очень ласкова и любит тебя. А разве это не так? Разве я не люблю тебя и не ласкова, когда ты послушен?

— Ласкова. Еще как…

— Молодец. Скажи, а в эти дни никто у тебя не расспрашивал обо мне?

— Нет…

— Вспомни-ка хорошенько, может, расспрашивали?

— Никто ни о чем не спрашивал.

— А ты не видел ни дядю своего, ни бабушку?

— Вы же знаете, бабушка уехала к другой дочери, у которой родился ребенок. А дядя целыми днями на работе, ему некогда… Да и живет он отсюда не близко.

— И нечего к нему ходить. Он плохой человек, тебе не хочет добра…

Умид промолчал. Утер пос рукавом и ниже нагнул голову.

— Ну, а как меня звать-то?

— Патма.

— Ах, чтоб твой язык засох! О чем я тебя просила?

— Ападжан… Я думал, что вы имя спрашиваете.

— Кто тебе сказал, что меня зовут Патма? Ведь мое имя Фатима! Кто твою голову забивает всяким мусором?

— Никто.

— Это твоя бабка меня называла так. Чтоб ни дна ей ни покрышки!.. Уплел блин, теперь ступай во двор! Вымой котел, миски и наколи дров к вечеру! Да не забудь сбегать на базар за простоквашей! Все слышал?

Умид кивнул и пошел из комнаты.

— Тебе в одно ухо влетает, в другое вылетает. Чтоб потом не говорил, что не слышал!..

Как-то, возвратись из школы, Умид таскал воду из хауза для стирки и сливал в бак. У игравшего на улице шестилетнего племянника Фатимы он увидел медаль. Умид поставил ведро на дорогу и подошел к Самату.

— Ну-ка покажи, — и выхватил у него «игрушку». — Где ты взял?

— Не твое дело, — Самат начал хныкать, пряча за спину другую руку, в которой что-то сверкнуло на солнце.

Умид разжал его кулачок и увидел не умещавшийся в ладони орден Отечественной войны.

— Отдай орден! — наступал Умид.

— Я Таракулке за десять орехов не сменял, а ты хочешь задарма взять? — канючил Самат.

— Отдай, тебе говорят! Кто тебе позволил трогать ордена моего отца? — закричал Умид и угостил Самата оплеухой.

Самат взвыл. Выронил орден и, схватившись за ухо, помчался домой. Не успел Умид с тяжелым ведром добраться до калитки, как из нее взъерошенной клушей выскочила мать Самата и схватила Умида за уши.

— За что ты избил моего ребенка, негодник? — кричала она, красная от прилившей к лицу крови. В голове Умида что-то зазвенело, точно медяки в копилке. Он выронил ведро, залив себе и этой женщине ноги.

— Почему он взял награды моего отца? — с трудом выговорил он, кусая губы, язык, и, наконец высвободившись, отбежал поодаль. Своих ушей он не чувствовал вовсе и не был уверен, на месте они или нет. На всякий случай потрогал их рукой.

— Какое тебе дело до этого?

— А чье еще дело? Эти ордена заслужил мой отец, а не его!

— Твой-то отец? Ума не приложу, за что ему можно было давать орден…

— Моего отца на войне ранило осколком снаряда. А он терпел и полз вперед! И все-таки бросил связку гранат в фашистскую самоходку. Вот какой был мой отец! И не вам, разжиревшим, судить о достоинствах моего отца, поняли!.. Если вы еще раз скажете обидное про моего отца, я запущу в вас камнем. Прямо в лоб, поняли?!

Женщина все шире разевала рот, намереваясь, видно, что-то сказать, но, ошарашенная неслыханной дерзостью этого всегда вроде бы тихого мальца, не находила слов.

— Попробуй… Попробуй запусти… Чтоб тебя холера взяла!.. — выговорила она, задыхаясь.

— Вы не бранитесь! Лучше объясните своему сыночку, что нельзя такими вещами играть.

— Чтоб ты подох! Меня учить вздумал?

— А как же не учить, если вы такая невежественная женщина. Этот орден никто не имеет права носить, кроме того, кто его заслужил! А если бы ваш сыночек его потерял? Если бы выменял на орехи, как собирался это сделать?..

— А тебе самому-то на что они?

— Беречь буду! Пусть попробует еще раз к ним притронуться ваш сыночек — разом отучу трогать чужие вещи!

— Ты-то будешь отучать моего сына? Руки коротки!.. Из-за того, что ты такой шалопай, и умерли твои родители. Наказал тебя бог, оставил одного. Вот расскажу Фатиме, пусть она проучит тебя как следует!