Мирмухсин - Умид. Сын литейщика

Спрашивая у прохожих, нашли наконец нужный переулок, находившийся далеко за кладбищем Дервиш-бобо, на берегу арыка Кучкар-ата. Постучали в скособочившуюся калитку. Никто не ответил. Вошли во двор, который почти сплошь зарос лебедой и кустарниковым веником. Из этих зарослей, сверкая глазами, уставились на пришельцев кошки разных мастей. В углу двора, точно зев диковинного зверя, зияло отверстие тандыра. На айване перед приземистой хижиной горел примус. В кастрюле кипела шурпа с курицей. Из хижины с маленькими, заклеенными пожелтевшей бумагой оконцами слышны удары в бубен.

Заметив пришедших, на айван вышла старуха. Она сдержанно ответила на приветствие и пригласила в хижину. Указала на войлок, где можно подождать, пока Чирманда-домля, рассевшись посреди комнаты, беседует с духами. Приняла подношение и скрылась в соседней комнате.

Баймат и его сестра устроились на краешке войлока, украдкой поглядывая на хозяина.

— Что случилось, милая, с этим джигитом? — спросил наконец Чирманда-домля, отложив бубен.

— Вай, домляджан, болен братишка мой, злые духи поселились в смятенной душе его, пугнули бы вы их своими молитвами.

Баймат сидел напротив Чирманда-домля и не сводил с него глаз. И вдруг случилось нечто «кощунственное» — Баймат захохотал.

— Одурел, что ли? Сиди тихо! — шикнула на него сестра.

— Это же сосед наш!

— Что ты ерунду болтаешь? — рассердилась сестра и одновременно встревожилась: совсем неладное происходит с братом. — Говорят тебе, сиди тихо! Домля может обидеться!

— Ассалам алейкум, Кари-ака! — сказал Баймат со злой усмешкой. — Вот где довелось нам свидеться!

Домля метнул на него хмурый взгляд, глаза его сверкали:

— Что за выходки! Вы хотите излечиться нашими молитвами или собираетесь надругаться над нами?! Я бедный одинокий человек. Перестаньте потешаться или уходите! Не то прокляну я вас!

Баймат поднялся, едва не касаясь головой потолка.

— Своему дражайшему соседу, с коим земное счастье делить должно, вы такой прием оказываете? А ну, поднимайтесь-ка с места!

Казалось, стены дрогнули от его громового голоса. Сестра испуганно попятилась к двери.

— Вы вовсе не бедный и одинокий человек! — продолжал Баймат. — Бросив семью, скрываетесь тут! Людям головы дурите!

— Ошибаетесь! — взвизгнул домля. — Вы меня с кем-то путаете!

— В милиции разберутся, путаю я или нет. Идите за мной и не вздумайте бежать, а то задушу.

— Не стыдно ли, укаджан! Ведь я…

— Живо!

— Ты дивана! [86] Дивана — умалишенный. Уходи отсюда!

Баймат шагнул к Чирманда-домля, схватил за грудки и решительно толкнул его к двери. Тот выхватил из-за голенища нож. Женщины с воплями бросились из комнаты. С айвана донесся звон опрокинутой кастрюли.

— Кари, бросьте нож! Я солдат, вы же знаете, чем я занимался четыре года! — сказал Баймат, отступив на шаг, и вдруг крикнул: — Бросай нож, беглец!

Чирманда-домля вздрогнул. Баймат с силой ударил его по руке. Нож отлетел в угол.

Баймат выволок Мусавата Кари во двор. Разбежались во все стороны кошки, возлежавшие в тени среди травы. Мусават Кари перестал упираться и начал умолять:

— Джан, братишка, не причиняй мне вреда!

Их окружили сбежавшиеся соседи, пытались разнять.

— Вы не отрицаете, что вы Мусават Кари? — спросил Баймат грозно.

— Да, я Кари…

— Что же вы забились в эту глушь?

— Напасть обрушилась на мою голову, вот и мытарствую. Укаджан, отпусти меня. Я сейчас же покину Чимкент.

— В Ташкент поедете?

— В Ташкент, укаджан, в Ташкент.

— Я сам вас отвезу туда.

Баймат объяснил людям, что это за человек. Никто из соседей не вступился за Мусавата Кари.

Для Арслана было полнейшей неожиданностью, когда коллектив завода Ташсельмаш выдвинул его кандидатуру в депутаты районного Совета. Он даже подумал, не подшутил ли кто, когда его вызвали в партбюро и, сообщив об этом, спросили, не имеет ли он возражений. Арслан в растерянности не мог произнести ни слова. А парторг сидел напротив, через стол, и курил, изучающе глядя на него сквозь дым сигареты.

— Почему меня? — спросил наконец Арслан.

Парторг улыбнулся.

— Самые уважаемые люди нашего коллектива, передовики, такие, как Нишан-ака, Матвеев Максим Петрович, Шавкат Нургалиев и многие другие, считают вашу кандидатуру наиболее подходящей. У меня не возникали сомнения. Вот уже много лет я знаю вас. Вначале вы были активным комсомольцем нашего завода. Потом, как сказал бы Нишан-ака, испеклись в горячем цехе и стали коммунистом. В самое трудное время руководство завода, партийная и профсоюзная организации видели опору именно в таких, как вы.

— Но… ведь рабочие трудились одинаково…

— Может, вы и правы, лодырей среди нас не было. Если и были, то у нас они долго не задерживались. Помните, как вы первый стали оставаться работать сверхурочно? Вы никого не агитировали, просто работали. А вашему примеру последовали ваши товарищи. Литейный цех сразу же увеличил выпуск продукции почти вдвое. Вскоре и весь коллектив завода подхватил ваш почин. А знаете, что это значило в военное время?.. Так что, товарищ Ульмасбаев, каждый человек у нас как на ладони. Товарищи увидели в вас человека, которому можно доверить честь и судьбу коллектива. Мне известно, к примеру, что вы всегда помогали молодым, только что пришедшим на завод рабочим, учили их тому, что умеете сами. И были беспощадны к тем, кто уклоняется от трудного дела, ищет легкого пути в жизни.

В последующие дни Арслан много раз воспроизводил в памяти разговор с парторгом, анализировал каждое слово. Ему всегда казалось, что он живет, трудится как все. И нелепо думать, что кто-то живет иначе, не так, как он. Ему никогда и в голову не приходило выделяться из общей массы. Хотелось одного — не быть хуже других, и он прилагал для этого все свои старания. И вдруг те самые люди, у которых он многому научился, которым старался подражать, оказывают ему такую высокую честь. Выдержат ли его плечи такую нагрузку?..

Теперь каждую неделю по средам, придя с работы, Арслан тщательно промывал руки бензином, детской маленькой щеткой вычищая из пор и из-под ногтей въевшуюся чугунную пыль и копоть. А утром Арслан надевал отглаженный женою костюм, белую сорочку. Всякий раз особые хлопоты ему доставляло завязывание галстука. Приходила на помощь Барчин. Она когда-то отцу тоже завязывала галстук и всегда знала, какие узлы нынче в моде.

Потом они вместе выходили из дому. На углу, на том самом углу, где некогда Барчин встретила Арслана с узелком, полным каракулевых шапок, они прощались. Барчин шла в школу, Арслан спешил в райисполком. По средам у него приемный день. В прохладном кабинете за массивным полированным столом он принимал посетителей. Перед началом приема он обычно сидел несколько минут один, как бы привыкая к этому уютному, тихому кабинету, застланному большим ярким ковром. В углу стояли мраморный бюст Ленина и пальма. После цеха, наполненного едким дымом, искрами, летящими из вагранок, таким грохотом и скрежетом, что не слышно голоса стоящего рядом человека, было как-то странно видеть себя в такой обстановке.