Мирмухсин - Умид. Сын литейщика

Живут они в трехкомнатной квартире на втором этаже большого дома на одной из центральных улиц Ферганы. Если говорить об имуществе, у них было больше всего чемоданов. Они переезжали множество раз с места на место, и у них накопилась целая коллекция всякого рода чемоданов — большущих, как сундук, и миниатюрных, как шкатулка, старомодных фанерных и красивых кожаных с медными молниями.

Хафиза была довольна приездом к родителям. Она увидела, что отец выздоравливает, и теперь ей не о чем было беспокоиться. Однако в этом городе ее тяготило одиночество. Свой досуг она проводила с соседскими девушками, ходила с ними в кино, гуляла по парку. Но это не могло развеять ее тоски по Ташкенту. Нафиса-апа водила дочку в гости к близкому другу Пулатджана-ака, у которого тоже была дочка, ровесница Хафизы. Оставив разговорившихся матерей на айване, девочки убежали в сад, и Патила показала Хафизе кустики граната, винограда, молодые деревца, заботливо ухоженные ее дядей… После этого Патила несколько раз навещала Хафизу. И Хафиза была у нее. Но подружиться они так и не смогли.

Патила была хохотушкой, без устали болтала и могла в минуту выговорить двести слов. И ее самолюбие бывало всякий раз задето, когда Хафиза не откликалась на ее шутку звонким смехом, как остальные ее подружки. Поэтому она, как-то заметив, что Хафиза задумалась и сидит молчаливо, то ли в шутку, то ли всерьез сказала одной из девушек, кивнув на Хафизу: «Подумаешь, какая особа, ставит из себя. Из столицы приехала, в провинции ей скучно. Хи-хи-хи… Находятся же такие дураки, что женятся на таких статуях, обрекая себя на муки вечные!..» Хафиза усмехнулась, но промолчала.

Откуда Патиле было знать, что Хафиза лишь с недавних пор стала такой невеселой и неразговорчивой. Ей хотелось рассказать кому-то обо всем, что творится у нее на душе. Патиле, у которой язык подвешен, словно звонок, она не могла этого доверить. Даже матери она не решалась пока ни о чем рассказать.

Хафиза заперлась в комнате отца и написала Умиду длинное письмо:

«Умид-ака! Не пойму, что со мной творится. Никогда такого не испытывала. То вдруг становится тревожно отчего-то, и сама не пойму причины. То нападает беспричинное веселье, и меня начинают радовать и щебет птиц, и пчела, перелетевшая с цветка на цветок, и стайка голубей, которых мальчишки гоняют с соседней крыши, и даже просто яркий летний день. То снова находит скука. Девчонки разговаривают со мной, шутят, смеются, а мне тоскливо. Не пойму, что со мной. Порой мне даже начинает казаться, будто я больна…

Хочу свое состояние скрыть от родителей. Но от мамы разве что-нибудь укроется? Она считает, что я устала от учебы. Но это не то, совсем не то. Обещает устроить мне поездку в горы, чтобы я надышалась чистым воздухом, проветрилась. Не знаю, поможет ли…

Сегодня вас видела во сне. Мы, держась за руки, прогуливались по берегу красивого озера. Потом катались на лодке. А вода прозрачная-прозрачная — все камешки на дне видать… Бабушка говорит, что видеть во сне воду — это к добру. Будто бы вода символизирует ясность и определенность. Значит, надо быть всегда искренней и предельно откровенной.

Вот и решила, ничего не тая, написать вам письмо. Да и к чему лукавить, ведь все равно вы и сами обо всем догадываетесь. Вы не из тех, от кого надо что-то скрывать. Ведь девушки «играют в прятки» только с теми, к знакомству с которыми относятся несерьезно. А мне незачем от вас таить что-либо.

Первое время я думала о вас всего только как об умном и целеустремленном парне. А человек, имеющий в жизни ясную цель, всегда внушает уважение. Я уважала вас и, естественно, отвечала любезностью на любезность.

Потом я стала видеть в вас хорошего друга. И меня радовало, что у меня есть просто хороший знакомый, на которого можно во всем положиться, как на себя. Ведь в жизни настоящих друзей встречается не так-то много…

А сейчас, Умид-ака, оказавшись вдалеке от вас, я испытываю муки от разлуки с вами. Мне хочется хотя бы издали увидеть вас, услышать ваш голос, узнать, чем вы сейчас заняты… Теперь вы для меня тот единственный в мире человек, которого я считаю самым лучшим. И я часто пугаюсь мысли, что все вдруг может обернуться иначе, не так, как я представляю в своих мечтах, и я вас навсегда потеряю. Лучше, конечно, об этом не думать…

Мама ненароком увидела одно из ваших писем. Не пугайтесь, в нем нет эмоций, подобных моим. Мама спросила о вас. Я сказала, что вместе поступаем в институт. Не сердитесь, что я сказала ей неправду. Лучше, если вы сами расскажете ей о себе. Я же когда-нибудь вас познакомлю. Моя мама очень добрая и хорошая.

Папа с мамой и Алишер не хотят отпускать меня в Ташкент. Настаивают, чтобы я занималась перед экзаменами дома и была все время при них. Они хотят, чтобы я и в институт поступала здесь, в Фергане. Здесь мне очень нравится. Я, может, и согласилась бы здесь учиться, если б еще не знала вас.

Напишите мне, очень прошу, как продвигаются дела ваши. Что вам сказали в научно-исследовательском институте селекции?

Я с трудом преодолеваю желание рассказывать всем о том, что у меня в Ташкенте есть хороший друг. Хотя я отнюдь, поверьте, не болтушка. Наверно, буду посвящать в свои самые сокровенные секреты только вас.

Пишите почаще, Умид-ака. Желаю вам успехов.

Хафиза запечатала конверт и, сбегав на улицу, опустила письмо в ящик. Вернувшись, села за письменный стол отца и начала просматривать свои школьные конспекты по химии. Мать молча вышла из комнаты и поманила рукой Алишера, который слишком уж расшумелся со своими игрушками.

Нафиса-апа гадала, кому это дочка написала такое длинное письмо, но спросить не решалась. Она была удручена тем, что Хафиза и слышать не хочет о поступлении в Ферганский педагогический институт. Как ни расхваливала ей город, какие доводы ни приводила, ничто не помогает. Намекала даже, что ее отца здесь все знают, уважают — здесь ей было бы гораздо легче поступить. Упрямая девчонка! Ухватилась за медицинский — и все тут. А сейчас куда ни кинь камень — во врача попадешь. А учителя многие становится даже знаменитостями, прославляют свое имя на долгие времена: ведь Гафур Гулям, Айбек, Кары Ниязий тоже были учителями. И об этом говорила упрямице. Ничто не действует. Улыбнулась только, взглянув на мать, и говорит:

— Ападжан, я не буду поступать в педагогический. Зачем утруждаете себя уговорами?

А Нафиса-апа, собственно, для того и вызвала ее, думала, уговорит поступить в педагогический. А болезнь отца была лишь поводом для этого. Отец уже почти выздоровел. Дочка выросла — лучше, если теперь на глазах будет. Не ровен час, вползет в сердце девичья тоска… Как распустившийся цветок пчелку манит, так девушка привлекает в эту пору ровесников-парней, у которых еще ветер в голове гуляет. Спокойнее, если она сейчас при матери и отце станет жить…