Мирмухсин - Умид. Сын литейщика

Хафиза разочарованно, пожав плечами, взглянула на Раано и горестно вздохнула. Обстоятельное объяснение Тутинисы-буви не могло им помочь разыскать Умида.

Но в это время во двор зашла, улыбаясь, соседка. Руки ее были в тесте, а рукава засучены. Она поздоровалась с девушками, осведомилась об их здоровье, потом объяснила неожиданное свое появление:

— Слышно мне через дувал, как вы про Умида расспрашиваете у бабушки. Не выдержала — бросила тесто, дай-ка, думаю, пойду объясню им. Вы знаете, где находится Чигатайская улица?

Теперь только Хафиза вспомнила, что Умид живет на Чигатайской улице!..

— Номер его дома не то тридцать два, не то двадцать три. Там спросите, любой покажет, — сказала женщина.

— Спасибо, ападжан.

— Не стоит, будьте здоровыми и веселыми.

— Вот видите, я разве не говорила! — сказала старуха, повеселев. — Как раз напротив мечети Тохтабайвачи. Если идти со стороны казахского кладбища, то по левую руку. Там подгнивший мосток через Анхор, на месте которого всё хотели построить новый, да никак не могли собраться. Интересно, построили уже или все еще бревен не раздобудут?

Девушки засмеялись и стали прощаться.

— Ну ладно, мы пойдем, — сказали они.

Тутиниса-буви проводила их до ворот.

Умида они не застали дома. Зато с противоположной стороны улочки у своей калитки сидела на низенькой скамеечке старушка, которая расспросила их, кого они ищут, кто они, и поведала, что Умид теперь работает и домой приходит затемно. Они оставили у этой приветливой старой женщины записку для Умида. Хафиза написала, что завтра в десять часов утра будет дожидаться его у входа в библиотеку.

Теперь, как и условились, решили поехать к Раано. Только на минуту зашли к Хафизе и предупредили бабушку, что вечером они хотят позаниматься и Хафиза заночует у подруги.

К Раано приехали голодные и усталые. Ее мать, ворча, что плов, наверно, уже остыл, принялась раскутывать казан, завернутый в большую скатерть, толстое полотенце и ватный чапан. Едва приподняла деревянную крышку, комнату наполнил вкусный запах. Девушки, проглатывая слюнки, бросились помогать женщине выкладывать угощение на блюдо.

После ужина Раано предложила пойти в кино. Хафиза призадумалась.

— Пошла бы, — призналась она. — Но бабушке ведь сказали, что будем заниматься… В другой раз, ладно, подруженька? А сейчас давай повторим что-нибудь по химии.

Умид увидел Хафизу издали и пошел ей навстречу. Белое шелковое платье и белые туфли подчеркивали бронзовый загар девушки. Волосы заплетены в одну толстую косу, свисавшую через правое плечо на грудь. На руке висит белая сумочка. Лицо радостное, будто она собралась на праздник.

Хафиза тоже увидела Умида, едва он отошел от дерева, возле которого стоял. Ее сердце встрепенулось, а ноги почему-то ослабли. Она невольно замедлила шаги и опустила голову. Сколько раз рисовала в воображении эту встречу, а вот увидела его, глаз поднять не может.

— Здравствуйте Хафизахон! Благополучно съездили? Отец выздоровел? — раздался голос Умида. Она машинально протянула руку, и он осторожно пожал ее узкую ладонь.

— Спасибо. Отец себя чувствует уже хорошо. Как сами вы тут поживаете? — еле слышно произнесла она и скользнула взглядом по лицу Умида.

— Нам, молодым, стыдно жаловаться, — засмеялся Умид. — А вот старикам надо о себе заботиться. Так что же было у Пулатджана-ака?

— Как я и думала, гипертонический криз.

— Ему надо поехать в санаторий и заняться лечебной физкультурой.

Хафиза весело засмеялась.

— Иногда случается, врач по телевидению разъясняет значение физкультуры. Папа начинает каждый день по утрам делать зарядку. Но проходит всего несколько дней, и снова забывает обо всем… Если мама напоминает: «Вы же сегодня не делали зарядку!..» — отмахивается только: «Э-э, ребячество все это — всплескивания руками да взбрыкивания ногами! — говорит. — Оставьте своего мужа в покое, у него и без того дел хватает. Бюро обкома сегодня, — не до физкультуры!..» Вот он какой спортсмен!..

— Кто знает, может, и мы станем так же поступать, когда доживем до его возраста, — сказал Умид.

Хафиза пожала плечами, улыбаясь. Взглянула на него, щурясь от яркого солнца:

— Спасибо за газели, которые вы мне послали в письме. Благодаря им я прочитала всего Навои.

— И что же?

— За эти дни я, кажется, поумнела, учтите это, — сказала Хафиза и игриво погрозила пальцем.

— Поражаюсь, сколько мыслей можно вложить всего в несколько слов. Начинаю жалеть, что я не стал поэтом.

— Поэтом стать, может, не так-то и трудно, но не Навои!

— Я мог бы стать камерным поэтом. Свои стихи бы посвящал только одному человеку…

— Кому же, если не секрет?

— Секрет, — сказал Умид и, заглянув в самую глубину ее настороженных глаз, улыбнулся.

Хафиза медленно двинулась по аллее, размахивая в такт шагам сумочкой.

— А я уже знаю, что вы устроились на работу, поздравляю, — сказала она, когда Умид поравнялся с ней.

— Учусь. Я аспирант.

— Как здорово! Какое счастье, когда человек добивается, чего желает.

— Надо очень сильно пожелать. Тогда всего добьешься. Мой научный руководитель — профессор Салимхан Абиди. Он большой ученый.

— Да? Оказывается, мой отец его хорошо знает. Они учились вместе. Папа говорил еще об одном известном профессоре, сказал, что он вывел недавно новый сорт хлопчатника, которым сейчас засевают поля многих областей… Надо же, забыла его фамилию, — сказала Хафиза, потирая лоб.

— Румшевич?

— Да, да! Он!

— Это талантливый селекционер. Его сорт 108-Ф полюбился хлопкоробам всей республики. Правда, по качеству есть и лучше сорта, но этот менее прихотливый… Кстати, мы заговорили об агротехнике, а как же твои дела, почему не рассказываешь? — спохватился Умид.

Хафиза мельком глянула на него из-под ресниц и сделала вид, будто не заметила, как он снова перешел наконец-то на «ты».

— Готовлюсь по химии, — сказала она и легонько вздохнула. — Не знаю, удастся ли вытянуть на пятерку. Как-то не уверена в себе.

— Неуверенность всегда мешала людям, самоуверенность губила их. Надо заниматься так, чтобы не оставалось места ни для того, ни для другого. Если возникают неясности, не надо пропускать консультаций. А в чем могу, я помогу тебе…

Хафиза вроде бы и не смотрела на Умида, но от ее внимания не ускользало ни единое его движение, ни одна улыбка. Она боялась в словах его почувствовать неискренность, заметить фальшь, чутко прислушивалась к его интонациям. И чем дальше, тем больше убеждалась, что рядом тот самый Умид, что проводил ее в Фергану, нисколечко не изменившийся. Она шла с ним рядышком и чувствовала, как в нее переливаются сила и спокойствие Умида.