Мирмухсин - Умид. Сын литейщика

— Я боялась, не случилось ли с вами что-нибудь, — сказала Хафиза.

— Спасибо, что беспокоились. Как видите, цел и невредим, — с усмешкой проговорил Умид.

— Почему же так давно не приходили? Даже не позвонили ни разу…

— А вы?..

— Ведь дома у вас нет телефона… А здесь мне всякий раз отвечали, что вы работаете в библиотеке… Уже прошло больше недели, как мы не виделись…

— Что вы говорите? Неужели больше недели? Надо же! А мне кажется, будто только вчера мы слонялись по улицам…

Хафиза, видно, хотела что-то сказать, но передумала. Удивленно посмотрела на Умида. В ее глазах промелькнула тревога.

— Вы не больны, Умид-ака? Вы что-то на себя не похожи…

— Что это вы все сегодня: больны да больны!.. — раздраженно прервал ее Умид и жестом указал на стул: — Садитесь, пожалуйста.

Не дожидаясь, пока Хафиза сядет, сам опустился на стул.

Хафиза пристально, чуть сощурившись, смотрела на него. Бессознательно теребила ручку своей сумочки. И словно бы раздумывала: сесть или уйти? Села. Он никогда не был таким неприветливым с ней, раздраженным. Нет, сейчас он не такой какой-то.

— Умид-ака… с вами что-то происходит? — спросила она, стараясь поймать его усталый взгляд.

— Ничего особенного. То же самое я хотел спросить у вас.

— У меня? — Хафиза пожала плечами и улыбнулась: — Все почти как и раньше. Только теперь хожу в институт, конспектирую лекции. Времени остается очень мало. Не сердитесь, Умид-ака, что я не смогла навестить вас… Вы, оказывается, вчера приходили к нам в институт. Мне сказала об этом девушка с нашего курса. Она вас видела в коридоре. Просто удивительно, почему мы не встретились… Я очень переживала из-за этого. Думала, вы хотели мне сказать что-нибудь важное… Вот отпросилась сегодня с лекции… Хотела вчера приехать, но у нас был коллоквиум. Так много работы, что некогда голову причесать…

— А по кино расхаживаете?

— При чем тут кино? — удивилась она.

— Просто спрашиваю, в кино ходить находите время?

— Была недавно. А что?

— «Байджу Бавру» смотрели?

— Да.

Умиду показалось, что Хафиза слегка побледнела. Она отвела взгляд, ее глаза забегали по кабинету, перескакивая с одного предмета на другой. Она заметно волновалась. Впрочем, Умиду это могло и показаться.

— Я вас видел в кино. Вы были не одна, — сказал Умид.

— Верно. Мы ходили всей группой, — ответила Хафиза.

— С группой?.. — едко усмехнулся Умид, выдержав ее взгляд. — По-моему, рядом с вами сидел кое-кто…

— Конечно, не одна же я сидела на всем ряду, — сказала Хафиза и попробовала улыбнуться, но вместо улыбки у нее получилась жалкая гримаска. — Кто на какое место купил билет, на то и садится.

— Браво! Браво! — воскликнул Умид и захлопал в ладоши. — Вы превзошли мои ожидания! Оказывается, умеете свои дела обставлять так, что комар носа не подточит.

— Что вы хотите этим сказать? — резко спросила Хафиза. — Если вам что-нибудь наговорили обо мне, скажите прямо, нечего лукавить. Я вас всегда считала прямым человеком.

— Считайте меня похожим на других! Отныне я не хочу, чтобы вы меня отличали.

Хафиза встала. Минуту смотрела на него широко открытыми влажными глазами — будто верила и не верила тому, что услышала.

Странная вещь творилась в данную минуту с Умидом. Хотелось сказать Хафизе самые ласковые слова. Признаться, что все это время думал о ней, истосковался. А из глубины сердца вырывалась лишь обида, и он сам, почти физически, ощущал ту боль, которую причинял ей своими упреками. Видно, обида и накипевшая злость плавает поверху, как масло на воде, поэтому он и не может сказать главного, тех добрых, давным-давно выношенных слов. Только отдаляющийся стук каблучков привел Умида в себя. Он бросился в коридор следом за девушкой. Догнал ее на ступеньках, взял за локоть. Она отдернула руку. Сбежала по широким мраморным ступеням. Торопливо пересекла сумрачное фойе, и в растворенную ею дверь хлынул поток яркого солнечного света, заставивший Умида зажмуриться.

Они шли по липовой аллее. Миновали оранжерею. Вот уже хлопковое поле, по краю которого вьется тропа, выводящая на шоссе, где курсируют автобусы. Умид не отставал от нее. Как нарочно, язык его словно бы прилип к нёбу.

Время от времени он с силой бил кулаком о свою ладонь.

Хафиза задумчиво смотрела себе под ноги. Она все замедляла и замедляла шаги. Умид чувствовал, что она все-таки от него ждет каких-то объяснений.

— Не сердись… — невнятно произнес он. — Я не хотел тебя обидеть.

— Я и не сержусь. Только… Как бы вам объяснить… — она глянула сбоку на Умида. — Что-то произошло… страшное для меня. Понимаете? Уже все не так… И не может быть как прежде…

Умид нахмурился, потер двумя пальцами переносицу.

— У кого не бывает ссор, Хафизахон?

— Мы не поссорились, Умид-ака. Это не ссора. Это трещина в нашей дружбе. В нашей дружбе, которая еще не успела перерасти в нечто большее… К счастью или к сожалению?

Умид взял ее за руку и приветливо улыбнулся, давая этим понять, что чувствует себя виноватым.

Чтобы отвлечь ее от мрачных мыслей, попытался повернуть разговор на другую тему. Спросил:

— Как поживают твои родители? Отец выздоровел?

Хафиза, задумчиво глядя вдаль, усмехнулась:

— Спасибо. Выздоровел.

— Я каждый день просматриваю сводку по сдаче хлопка. Фергана оставила позади многие области. Я рад за твоего отца…

— Эх, вы! — сказала Хафиза и, резко выдернув из его ладони руку, побежала к остановке, к которой подкатил автобус.

— Я провожу… — сказал Умид, но остановился с протянутой рукой, глядя ей вслед.

Хафиза прыгнула на подножку. Дверца захлопнулась. Автобус сердито зафыркал и тронулся. Вскоре скрылся вдали, оставив после себя синий дымок и облачко желтой пыли.

«Напрасно в тот раз обиделся на Сурата. Он, оказывается, не соврал. Хафиза ходила в кино. Только скрывает, что была с сокурсником. Значит, не случайно они оказались рядышком.

А почему ты, собственно, Умиджан, поражен случившимся? Не много ли на себя берешь? Почему ты решил, что такая видная собой девушка не может подобрать товарища по себе? Из солидной, обеспеченной семьи! Однокурсника! Медика, с которым у них всю жизнь будут общие интересы!.. А кто ты? Сирота без роду и племени! Ты еще не знаешь, что такое настоящее человеческое житье. А возомнил из себя счастливчика, с которым девушке и в шалаше может быть рай. На кого ты позарился, слепец? Ведь ее отец не кто-нибудь, а секретарь обкома! Он взлелеял ее, как самый прекрасный в мире цветок. Как же ты, несчастный, осмелился протянуть руку, чтобы сорвать его! Разве может это допустить ее отец?..

Ладно, парень, возьми себя в руки, отгони прочь дурные мысли. Думай о том, чтобы стать человеком. Пусть исполнятся твои надежды. Тогда и сможешь влюбляться в кого захочешь. Сможешь даже отправиться со своей возлюбленной в путешествие. Все тебе будет по карману. А к исполнению надежд ведет одна дорога — труд. Надо работать. А не размениваться на мелочи. Возня со всякими девицами только отвлекает, засоряет голову. Вон сколько этого сору выгребают из памяти твои товарищи, когда с подробностями начинают рассказывать в сугубо мужских компаниях о былых увлечениях, снисходительно посмеиваясь над собой и над излишне доверчивыми девицами. Наверно, и Хафиза — такой же эпизод в жизни».