Мирмухсин - Умид. Сын литейщика

— Да так, чтобы наутро у гостей не осталось сомнения, что он настоящий мужчина! — подхватил Хатам и, рассмеявшись, хлопнул Умида по плечу.

— Я люблю эту махаллю Оклон. Моя покойная мать родом оттуда, — продолжал Умид, задумчиво глядя в окно, не заметив попытки друга настроить разговор на веселый лад. — Собственно, я сам ведь тоже там жил некоторое время у бабушки. С Оклоном у меня связано очень много воспоминаний…

Выйдя из троллейбуса, друзья зашагали тихой улочкой.

В былые времена эта махалля, потонувшая в густой зелени садов, считалась окраиной Ташкента, пригородным кишлаком. А теперь уже на месте сметенных бульдозерами приземистых глинобитных мазанок выросли аккуратные белые домики под шиферными и жестяными крышами. Улицы выпрямились, и по обеим сторонам шумели листвой вербы и тополя, посаженные вдоль не высыхающих за лето арыков. В приотворенные калитки можно было увидеть часть чисто подметенного дворика и в глубине его — сад. Большинство хозяев здесь любили выращивать у себя во дворе вишни, черешни, редкий сорт черного винограда — чарос, который, несмотря на прихотливость, особенно хорошо вьется по жердям и, если пожелать, может сплести ажурную беседку перед айваном, устлав ее сверху густой, зеленой, не пропускающей обжигающих лучей крышей. В яркой зелени деревьев угадывалась сила здешней земли, и, знать, недаром этот край города старики именовали Оклоном — райским уголком.

Зеленый массив Оклона, окольцованный многоэтажными новостройками, теперь сделался как бы центром этого района.

Ребята еще издали услышали шум голосов и время от времени горохом рассыпающуюся дробь дойры, проверяемой на звук. Свежевыкрашенные в голубой цвет ворота были распахнуты настежь — входи всяк пожелавший. Таков обычай.

От ворот через весь двор пролегала дорожка, устланная жженым кирпичом. По обеим ее сторонам цвели крупные яркие розы — алые, белые, желтые — и наполняли двор тонким благоуханием.

Слева, около летней кухни, на большом столе нарезали хлеб. Там весело чирикала, прыгая по земле, стайка воробьев. Тем, что посмелее, удавалось подхватывать падающие со стола крохи.

Под карнизом айвана, на толстой перекладине, сидела в сучковатом гнезде горлинка, высиживала яйца. Ее нисколько не беспокоили снующие по двору люди, треск раскалываемых у печи дров, погромыхивание ведер, с которыми соседский мальчишка то и дело бегал к колонке. Посредине двора, свисая с нижней ветки огромной урючины, ярко сияла лампочка величиной с тыкву. Еще не совсем стемнело, и то на нее нельзя было смотреть. А огневки и мошкара уже мельтешили вокруг этого маленького солнца. Под урючиной полукругом были расставлены столы, накрытые белой скатертью, и к ним уже подсаживались гости, приглашая первыми сесть тех, кто постарше возрастом, уступая друг другу место, извиняясь, раскланиваясь…

Навстречу Умиду и Хатаму вышел жених. Умид и сам был немалого роста, но тому пришлось нагнуться, чтобы обнять его. Из-за спины Хакима вынырнул Сурат, которого тетушка Чотир назвала «говоруном». Но сейчас он не расточал своих острот с такой щедростью, с какой делал обычно: экономил, знать, свои шутки, чтобы их хватило на весь вечер. К тому же ему, как близкому другу жениха, была оказана честь быть дружкой на свадьбе, и это его обязывало держаться с достоинством. Впрочем, он только старался держаться с достоинством, потому что успел опрокинуть рюмку, а может, и две и теперь пытался скрыть это от окружающих.

Пока Хаким расспрашивал Умида о его здоровье, житье-бытье, Сурат отнес врученные ему подарки для молодоженов и вернулся. Хаким повелел ему посадить ребят на почетное место, извинился и покинул их, сославшись на уйму хлопот.

Сурат пригласил следовать за ним и показал свободные места за столом. Сели, поздоровались со всеми кивками головы, сидящих рядом порасспросили о здоровье. Умид, разговаривая, поглядывал по сторонам, словно высматривал кого-то среди гостей.

Поодаль, там, где толклось поменьше народу и было поспокойнее, стояло несколько сури — широких деревянных настилов с перильцами, на которых разместились вокруг дастархана аксакалы махалли. На крайнем сури чинно восседали приглашенные музыканты и певцы, которые должны развлекать гостей. Оказывается, среди них был и знаменитый Юнус Раджаби. Умид сразу же узнал его, едва тот заунывным голосом затянул старинный протяжный маком, держа у рта пиалу для лучшей акустики. Особое удовольствие он доставил старикам, молчаливо внимавшим его пению.

Какой-то долговязый костлявый парень (как выяснилось потом, шофер-лихач, живущий по соседству) затеял с кем-то спор и стал изъясняться громче дозволенного. Тут же со всех сторон зашикали на него. А один из рослых парней, следящих за порядком, сделал ему знак рукой, чтобы он унялся и не мешал слушать гостям старинный маком. Но бесшабашный шофер не то что не унялся, стал кричать еще громче, что-то доказывая. Тогда к нему подошли двое ребят и незаметно для остальных выпроводили на улицу.

Гости обеих половин двора — мужской половины и женской, соседи, взобравшиеся на плоские крыши своих сараев, прохожие, остановившиеся у распахнутых ворот, — все зачарованно слушали, как поет Юнус Раджаби старинный маком.

За спиной Умида кто-то шепотом рассказывал соседу, как он с двумя дружками по просьбе жениха с трудом уговорили Раджаби приехать на свадьбу, как осторожно, поддерживая под руки, вывели старого певца из машины.

Раджаби принимает далеко не все приглашения, и его сегодняшний приезд — знак особого уважения к молодоженам.

Старики тихонько переговаривались, удовлетворенно кивая головами, отмечая, что Раджаби поет почти так же, как пел в былые времена прославленный хафиз Мулла Туйчи.

На столе стояли блюда с аппетитно пахнущей самсой, нарезанными кусочками казы, жареным холодным мясом. Но прежде чем притронуться к еде, Умид и Хатам выпили по пиале крепкого чая и съели по кусочку лепешки. Таков обычай. Потом уже приступили к другим яствам. Вскоре принесли шашлык. С ним предпочтительнее было расправиться, пока он не остыл. Хатам взял одну палочку с нанизанными румяными кусками мяса себе, другую подал Умиду. Умид подтолкнул его локтем, давая понять, чтобы он не слишком усердствовал, а оставил бы место для других угощений, которые будут ставить на стол.

Когда маком кончился, певец закашлялся, прижав ко рту платочек. Гости зааплодировали. Поднялся один из близких друзей жениха и, подняв руку с наполненным бокалом, потребовал тишины. Заметно волнуясь, он пожелал жениху и невесте огромного счастья, крепкой дружбы, много детей, внуков и правнуков и предложил выпить за их здравие. Все взяли в руки бокалы и стали чокаться. Хатам подмигнул Умиду, мол: «Если на свадьбе у друга не пить, то где же пить?» — и, запрокинув голову, одним махом опорожнил рюмку. Умид подивился сноровке приятеля и последовал его примеру. Закусили солеными, изрядно наперченными помидорами и стали есть шашлык.