Мирмухсин - Умид. Сын литейщика

— Вы, домулла, по всем статьям походите на англичан…

Профессор исподлобья посмотрел на директора, гадая, шутит ли он так плоско или намекает на что-то, но, так и не уразумев, что он имел в виду, выпятил живот и недовольно засопел. Потом спросил, разглядывая в упор Шукура Каримовича:

— Как понимать ваши слова, уважаемый?

— Англичане оттягивали открытие второго фронта, ссылаясь на непогоду: дескать, над проливом Ла-Манш сейчас дуют сильные ветры, столько-то баллов, время знаменитых английских туманов и дождей — не самый подходящий момент для наступления. И вы, уподобясь им, из-за дождя не пришли на работу.

Салимхан Абиди побагровел.

— При чем тут наступление, фронт? Без конца твердите одно и то же! На собраниях — фронт! В научной работе — фронт! Словно хотите подчеркнуть, что вы воевали, а другие нет. Не слишком ли далеко вы отвлекаетесь от селекции, дорогой товарищ?

По лицу Шукура Каримовича пробежала тень, но он заставил себя улыбнуться.

— Мы все ожидали вас, профессор. И не потому, что просто хотелось посмотреть на вас. Остановилась наша работа, непосредственно связанная с вами. Вдобавок ко всему вы прихватили с собой ключ от сейфа, где хранится нужная документация. А на фронте малейшая оплошность командира приводит к поражению. Я сравнивал и буду сравнивать нашу работу с фронтом. Мы воюем. Вою-ем! Находимся на переднем фронте борьбы с болезнями растений, выводим новые, лучшие сорта хлопчатника!.. И я вовсе не намекал на то, что вы не были на фронте. Я хочу, чтобы вы в полной мере почувствовали ответственность, которая на всех нас лежит. Извините, домулла, но я не могу допустить, чтобы работники нашего института приходили на работу, руководствуясь своим настроением и желаниями.

Салимхан Абиди, пытаясь скрыть смущение, смотрел на директора, снисходительно улыбаясь, и будто дивился тому, что с ним в таком тоне разговаривает человек на несколько лет моложе его, да и ученым званием пониже. С упреком покачав головой, он буркнул:

— Ладно, учтем, уважаемый, учтем…

Директор кивнул и зашагал по коридору к лестничной площадке.

Домулла был очень недоволен тем, что этот разговор состоялся в присутствии его ученика. Он положил руку Умиду на плечо и повел его в свой кабинет. Забыв предложить ученику сесть, тяжело опустился в свое кресло и сказал, шумно вздохнув:

— Эх-хе-хе, вот какие у нас дела, укаджан! Пусть буран на дворе, пусть льет дождь, пусть камни падают с неба — а ты все равно, оказывается, должен прийти на работу. Это от недомыслия все идет. От не-до-мыс-лия! — профессор выразительно постучал указательным пальцем себя по лбу. — Хорошо, ты требуй от меня вкладов в науку! Требуй открытий в селекции! Но какая тебе разница, когда я пришел и когда ушел? Черт знает во что превращают науку!.. Он совсем зарвался, этот кандидат. Забывает, что я, если уволюсь из этого заведения, в любом месте найду себе работу. Потому что я — доктор! Профессор!.. А если он вылетит отсюда, заработает ли себе на кусок хлеба? Кандидатов сейчас развелось что бродячих собак!.. В этом институте, когда он только поступил на работу, я был директором. Я!

Домулла говорил все громче и громче, бесцельно передвигая с места на место лежавшие на столе предметы. Потом откинулся на спинку кресла и сложил на животе руки. Обмяк как-то, сидел неподвижно, погруженный в свои думы, и словно забыл о присутствии Умида.

Умиду не хотелось ничего говорить, чтобы еще больше не расстраивать домуллу. Он вышел и потихоньку прикрыл дверь.

Вернувшись в кабинет, Умид сел за стол, собираясь с мыслями, и не успел раскрыть нужное пособие, как с улицы донесся рокот мотора отъезжающего автомобиля. Подойдя к окну, увидел сидевшего на заднем сиденье Салимхана Абиди. Видимо, очень уж обиделся домулла на директора института. Решил доказать ему, что волен поступать так, как ему заблагорассудится.

Спустя час Умид направился в столовую обедать. Но ему не дали спокойно поесть. Подходили то и дело сослуживцы, знающие, что Умид пользуется доверием профессора, интересовались причиной демонстративного ухода Абиди, делая вид, что им ничего не известно. Тогда как уже весь институт был информирован о недавнем инциденте.

— Если профессор уходит напиться воды, он, по-вашему, должен докладывать об этом мне? — с раздражением отвечал Умид любителям мелких сплетен.

Особенно он злился на тех, кто спрашивал, почему домулла не был столько времени на работе.

Салимхан Абиди отсутствовал больше недели. На девятый день Шукур Каримович позвонил ему домой. Трубку сняла дочь профессора.

— Папа болен, — ответила она на вопрос Шукура Каримовича.

— Мне довелось видеть, какой длинный шнур у вашего телефона, поднесите, пожалуйста, трубку к отцу, — попросил Шукур Каримович.

— Пожалуйста…

Через минуту директор услышал тихий, хрипловатый голос словно бы вконец обессиленного человека:

— Слушаю… Кто это говорит?..

— Что с вами, Салимхан Абидович?

— Да вот слег. Все погода проклятая…

Домулла с трудом перевел дыхание, закашлялся.

— Извините, что побеспокоил вас, — сказал Шукур Каримович.

— Ничего… Спасибо, что вспомнили.

— И когда же вы намерены выздороветь?

Профессор шумно подышал в трубку, покашлял и потом только ответил:

— Это уж как угодно будет аллаху… А что?

— Нужна кандидатура для поездки в Фергану.

— Я болен. Есть же в институте здоровые люди, их и посылайте! — с раздражением ответил профессор, как видно догадываясь, что директор не совсем верит в его болезнь. И, как бы между прочим, полюбопытствовал: — Чего ради в такую пору понадобилось ехать в Фергану?

Директор улыбнулся, понимая, что над этим как раз и ломает сейчас голову домулла. Как бы положив конец разговору, он произнес:

— Что ж, желающих поехать у нас много. Кому не хочется принять участие в совещании известных селекционеров! Я хотел послать вас. Однако придется поискать другую кандидатуру…

— Постойте! Какое совещание? — спросил вдруг профессор своим прежним, бархатистым баритоном.

— Большое совещание. Приглашены ученые и из других хлопкосеющих республик. По некоторым сведениям, примет участие и наш секретарь ЦК…

— Скажите, а Канаш и Атабаев приглашены?

— Ну а как же!

— Гм… — произнес домулла. Теперь он клял себя за то, что поспешил сказаться тяжелобольным. Разве может тяжелобольной выздороветь за какие-нибудь два дня? Следовало сослаться только на головную боль. — Что ж, пошлите кого-нибудь, — сказал он наконец. — Принять участие в таком совещании — большая честь для каждого. А мы уже состарились, мы никому не нужны теперь, и взгляды наши устарели, никого не интересуют. Вожжи нынче у молодежи в руках. Ей и надо сидеть в президиумах.