Мирмухсин - Умид. Сын литейщика

Большинство сотрудников института селекции знали, что главным противником новых сортов хлопчатника, о которых говорил директор, является профессор Салимхан Абиди. Многие поглядывали в его сторону, стараясь угадать, что он сейчас думает и как реагирует на выступления. Профессор это заметил и истолковал по-своему. Редко проходили совещания, чтобы Салимхан Абиди не выступил. Он всегда защищал интересы института и своих коллег. Не один сотрудник благодаря именно ему, Салимхану, получил ученую степень. Решив, что и на этот раз коллеги от него ждут чего-то, он попросил слова. Пока Салимхан Абиди направлялся к трибуне, люди перешептывались — будто по залу пробежал невесть откуда взявшийся шумный ветерок. Умид тоже, как и все, решил, что домулла сейчас не оставит камня на камне от новых сортов, которые восхвалял директор.

Домулла с достоинством кашлянул, и все в зале выжидательно притихли. Вытер большим батистовым платком вспотевший лоб. Потом налил из графина полный стакан воды и медленно выпил все без остатка. Затем, внимательно оглядев зал, произнес:

— Никто не станет отрицать — с этой трибуны раздавались правдивые слова… — Тут он повернулся к президиуму. — Да вот… авторитета у нас никакого нету.

— То есть как нет авторитета? — удивился секретарь ЦК.

— По нынешним временам авторитет измеряется в зависимости от того, какой машиной владеет лицо или учреждение. «Волга» — большой авторитет, «Москвич» — средненький, «Запорожец» — так себе, ни то ни се… А у нашего института, стало быть, никакого авторитета нету. Если сам директор по самым срочным делам ездит в автобусе, то что же остальным сотрудникам делать?.. Поэтому, если сам наш уважаемый руководитель постеснялся просить для своего учреждения машину, я прошу у ЦК легковой автомобиль — в зависимости от нашего авторитета, разумеется…

В зале засмеялись.

— Так, говорите, нет авторитета? — переспросил секретарь ЦК, вытирая платком слезы, выступившие от смеха. — Товарищ Абиди, я заверяю вас, авторитет у вашего института будет, непременно будет.

Окрыленный удачей, Салимхан Абиди горделиво обвел взглядом присутствующих. Шукур Каримович укоризненно покачал головой — дескать, все ты испортил, домулла!

Однако профессор сделал вид, будто не заметил его знаков. Облокотившись на трибуну и устремив взор в глубину зала, он продолжал:

— Вопрос о повышении урожайности хлопка или картошки, хлеба или огурцов за время существования человечества никогда не сходил с повестки дня. Он всегда был и является животрепещущим. И я уверен, что через сто лет, когда урожай, по сравнению с сегодняшним, увеличится в десять раз, этот вопрос все равно будет актуальным… Поэтому я сейчас хочу сказать о другом. А именно? Надо больше проявлять заботы об ученых-селекционерах. А именно? Надо материально заинтересовать исследователей. Тогда будут созданы не один и не два хороших сорта хлопчатника, а множество! Нашему же уважаемому директору, как мы, к сожалению, убедились, все равно — ходим ли мы пешком, растрачивая драгоценные минуты, или толчемся, преем в автобусах. А ведь время ученого — золото!

По залу прокатился шумок. А через минуту голос Абиди потонул в гуле голосов. Домулла осекся. Видно, почувствовал, что перехлестнул. Покашлял в кулак. Отпил воды. А шум не утихал. Домулла стоял теперь, переминаясь с ноги на ногу, как бы не зная, продолжать выступление или пойти и сесть на место.

За спиной Умида кто-то насмешливо проговорил: «Когда раскалывается пустой орех, он приносит людям огорчение». Умида покоробили эти слова. Обернувшись, он в упор, с неприязнью посмотрел на того, кто их произнес.

Домуллу выручил секретарь ЦК.

— Вы правы, товарищ Абиди, — сказал он, и все тут же притихли. — Мы знаем, какой вклад вносят селекционеры в наше общее дело. Думаю, поступим правильно, если больше будем заботиться о них. — Он говорил нарочито медленно, растягивая слова, и голос его звучал властно и твердо в воцарившейся тишине. — Я попрошу академиков товарищей Атабаева и Каримова учесть все сказанное профессором Абиди и то, что, как я понял, он недоговорил, и написать в ЦК подробный доклад. Мы рассмотрим этот вопрос на бюро. И потом… — секретарь засмеялся. — Наше общее благополучие прямо пропорционально тому, сколько хлопка мы сдадим государству. Надо учесть, что хлопководство — это река, широкая и глубокая. А у глубокой реки течение всегда медленное…

Умид, вжавшийся было в кресло от стыда за промашку своего учителя, снова воспрянул духом и, вытянув шею, слушал секретаря, сумевшего так ловко повернуть разговор и разрядить напряженную обстановку, вызванную необдуманными словами домуллы. «Вот каким тактичным должен быть руководитель!» — с восхищением подумал про него Умид.

По окончании совещания Пулатджан Садыкович уже в фойе отошел на минуту от секретаря ЦК, который через полчаса должен был улететь в Ташкент, и, подойдя к Салимхану Абиди, сказал, что вечером будет ждать его, Шукура Каримовича и Умида у себя дома. И, извинившись, торопливо удалился.

Едва такси остановилось напротив дома, где жил Пулатджан Садыкович, хозяин вышел на балкон и помахал рукой, чтобы гости поднимались наверх. Умид шел позади, испытывая огромное волнение. Пулатджан Садыкович встретил их на лестничной клетке. На шум вышла Нафиса-апа. Она уже была знакома с Салимханом Абиди и Шукуром Каримовичем. Они поздоровались, как старые друзья. Пулатджан Садыкович подвел жену к Умиду и сказал:

— А это Умид Рустамов, ученик профессора Абиди. Прошу вас познакомиться.

Он так произнес эти слова, что Умиду послышалось: «Этот молодой человек будет твоим зятем. Прошу любить и жаловать!» Нафиса-апа пытливо посмотрела на него и, заметив, как Умид покраснел, сама смутилась и стала приглашать гостей поскорее заходить в комнату.

Хозяйка посадила Умида за столом рядом с его учителем. Как раз напротив висел на стене портрет Хафизы. Тот самый, что в его комнате, только побольше. Хафиза весело смеется. Ей и впрямь, наверно, сейчас весело. Может, опять пошла в кино..» не одна. А ему каково?

Умид уловил на себе пристальный взгляд Нафисы-апа, подающей на стол: заметила, как он смотрел на портрет ее дочери.

Во время ужина к Умиду подошел Алишер. С минуту изучающе глядел на него и, вынув из-за спины, преподнес ему апельсин. Умид усадил этого краснощекого крепыша себе на колени и начал с ним разговаривать. Весь вечер был молчалив и теперь только разговорился. Хафиза часто рассказывала о своем братишке, о его озорстве и «глубокомысленных» высказываниях, могущих рассмешить даже самых угрюмых людей. Алишер беспокойно ерзал у него на коленях, протягивал руку к портрету Хафизы и, сжимая и разжимая кулачок, лепетал: «Моя сестра… Моя старшая сестра Хафиза, вот…»