Мирмухсин - Умид. Сын литейщика

— Несколько лет назад в нашем колхозе почти целый год прожил человек по имени Румкович, — рассказывал старик. — Он все наши поля как свои ладони знал. Поначалу мы все диву давались, что он то там земли наберет, то там — и в мешочках к себе домой таскает. Сядет, бывало, около кустика хлопчатника и все о чем-то думает-размышляет. «Не тронулся ли умом человек?..» — беспокоились мы. — Кошчи-бобо с лукавой улыбкой оглядел собравшихся. — И только когда он от нас уехал, этот человек, мы узнали, что он, оказывается, большой ученый, лавриятом работает… Оказывается, семена, которые мы нынче сеем, он вывел. И неловко нам, что про человека нехорошо думали. По сей день ему спасибо говорим. Его семена по нраву пришлись нашей землице… Вот ему, Румковичу, помнится, я рассказывал, что, когда я был еще мальцом, кустики хлопчатника едва-едва вырастали людям по колено, а коробочки были не крупнее грецкого ореха и такие жесткие — хоть камнем коли. Пока вынешь из них волокно, руки в кровь издерешь… Об этом я рассказывал Румковичу… А сегодняшний хлопчатник разве чета тому? Цены ему нет! И тому человеку цены нет, который сотворил все это…

Дверца черной «Волги» распахнулась, и из нее послышался раздраженный голос Абиди:

— Не Румкович, а Румшевич! И он не один работал над выведением этого сорта. А над этим делом целый коллектив корпел в поте лица! И поверьте мне на слово, аксакал, есть у нас сорта и получше, чем вы сеете…

— Вот и хорошо! Ваши слова в добрую минуту сказаны! — просиял Кошчи-бобо. — Большое спасибо за это. Да только мы еще не видим этих «лучших» семян.

Старик направился было к машине, чтобы продолжить беседу с почтенным гостем. Однако Салимхан Абиди захлопнул дверцу и, откинувшись на сиденье, закрыл глаза. Старик растерялся, замер с открытым ртом. Чтобы как-то сгладить неловкость, Шукур Каримович спросил у него:

— А скажите, в этом году у вас на большой площади засыхали кусты хлопка?

— Вы про вилт спрашиваете? — уточнил Кошчи-бобо и ответил: — Это беда наших полей. Руки опускаются, не знаем, что делать… В этом году вилта больше, чем в прошлом. Боимся, в будущем году станет еще хуже…

Салимхан Абиди опустил стекло на дверце, буркнул, не открывая глаз:

— Работаем, ищем, придумаем что-нибудь.

Кошчи-бобо пропустил его слова мимо ушей. Словно и не слышал их — хотя это было и неделикатно по отношению к гостю. Он рассказывал, какие средства они применяли против вилта, как удалось им уберечь другие участки, чтобы болезнь не перекочевала туда.

Диск солнца коснулся присыпанных снегом деревьев, золотя их верхушки. Люди, стоявшие возле машины, переминались, постукивали нога об ногу, дышали на покрасневшие от мороза пальцы.

Домулла высунулся из машины, крикнул:

— Эй, мусульмане! Садитесь-ка в седла да пришпорим коней!

На прощание обменявшись с колхозниками рукопожатиями, все расселись по местам. Вскоре машины выбрались на гладкий, как стекло, асфальт.

Поезд, вышедший из Ферганы вечером, утром был уже в Ташкенте.

Салимхана Абиди встречали те же самые люди, что провожали, — будто они вовсе и не уходили с вокзала, его дожидаючись. Только у Жанны на сей раз была другая прическа — «ветер с моря»: волнистые волосы, зачесанные на одну сторону, касались плеча. Она была в болонье, еще только входившей в моду.

Шукур Каримович распрощался с шумной компанией, встретившей профессора, и уехал в машине, присланной за ним из института.

Шумной построй толпой направились к автомобилям, стоявшим на краю привокзальной площади.

Жанна схватила Умида за руку и повлекла к последней «Волге». Захлопнула дверцу, чтобы никто больше не сел, и бросила шоферу:

— Поехали, акаджан!..

По пути Жанна расспрашивала Умида о Фергане. На повороте она оперлась руками о его колено, прижалась к нему плечом. Умид заметил в переднем зеркальце насмешливый взгляд водителя и незаметно, чтобы не обидеть девушку, попытался отстраниться от нее. Но не тут-то было. Жанна придвинулась к нему вплотную, положила голову на его плечо, нежно провела ладошкой по щеке.

— Ба! У вас борода как щетка! — смеясь, воскликнула она.

Сдавленным голосом Умид промолвил, что хорошо бы ему выйти на какой-нибудь остановке, чтобы пересесть в трамвай… Жанна резко отодвинулась, отвернулась к окну. Умид понял, что обидел ее. И не произнес ни слова, пока машина не остановилась у знакомых ворот. Умид вышел, не ведая, как ему быть — то ли уйти восвояси, то ли присоединиться к гостям. Жанна взяла его под руку и строго сказала, глядя в упор:

— Хотите вы или нет, а придется зайти к нам, Умид-ака! Мама поручила мне опекать вас, и я не смею ее ослушаться. Прошу, — и она указала на растворенную калитку.

Умид, держа в руках потертый чемодан, ступил во двор.

Сунбулхон-ая суетилась и просила всех, не задерживаясь, проходить прямо в гостиную и усаживаться за стол. Отец семейства попросил разрешения отлучиться всего на десять минут, чтобы принять душ и переодеться.

— С дороги не мешало бы и вам умыться, — сказала Умиду Жанна.

Она проводила его в маленькую комнатку, расположенную рядом с кухней. Принесла медный таз и теплой воды в большом кувшине с длинным носиком.

— Умывайтесь, — сказала она. — Сейчас принесу папину электробритву. — Отвернув воротник его рубашки, она заметила: — И ворот у вас не первой свежести…

Через несколько минут Жанна принесла бритву, аккуратно сложенную белоснежную нейлоновую рубашку и галстук с маленьким рубиновым камешком посредине узелка.

— Вот, пожалуйста, — сказала она.

— Ну что вы!..

— Без никаких. Снимайте свою грязную рубашку! Что вы так смотрите на меня? Вы же не девушка, чтоб стесняться! Видите, и майка тоже как у грузчика. Снимайте и майку.

Умид покраснел, но молча повиновался. Снял и рубашку, и майку, вымылся до пояса. Жанна набросила на его плечи махровое полотенце. При этом она на мгновенье приникла лицом к его груди. Руки Умида машинально обхватили девушку. Но она ловко выскользнула из его объятий, погрозила пальчиком, лукаво улыбаясь:

— Вы опасный человек, Умид-ака! Я начинаю вас опасаться. Вы смотрите у меня!..

Жанна направилась к двери. С порога обернулась:

— Вам пять минут. Приходите в гостиную. Я буду там.

Гости, уже пропустив по рюмочке, шумно переговаривались, позвякивали ножи, вилки. Умид остановился в дверях, высматривая себе место. Жанна сделала рукой призывный жест.

Сунбулхон-ая, заметив это, слегка покраснела, покачала головой и сказала, обращаясь к родственникам:

— Да уж ладно, пусть молодежь посидит рядышком.

Снова рюмочки наполнили коньяком. Гости стали тянуться к профессору. Над столом рассыпался переливчатый звон хрусталя. Выпили в честь домуллы, вернувшегося с совещания, имевшего историческое значение.