Мирмухсин - Умид. Сын литейщика

Жанна и Умид незаметно чокнулись еще раз и выпили, глядя в глаза друг другу.

В пятницу, возвращаясь из института, Хафиза попросила Раано минуточку со подождать и, заскочив в телефонную будку, набрала нужный номер. Затаив дыхание, подождала несколько секунд, показавшихся ей вечностью. Наконец ответил знакомый голос, близкий, родной. От волнения Хафиза не могла сразу и слова выговорить.

— Алё, вас слушают… Алё!.. — сыпалось из трубки.

— Здравствуйте, Умид-ака… Это я. С приездом…

— Здравствуй. Спасибо, что не забыла. Как поживаешь? Учеба как?

— Вы отсутствовали так долго… — Хафиза собиралась сказать: «…и уехали, не предупредив меня», но запнулась и не договорила.

— После совещания мы ездили в колхозы… Кстати, я познакомился с твоим отцом. И даже побывал у вас дома. Подробности расскажу при встрече.

— А когда?.. — вырвалось у Хафизы.

— Когда у тебя будет желание меня увидеть, — сказал Умид, смеясь.

— Сейчас. Прямо сейчас!

— Ладно. Если тебе угодно…

— Вы не шутите, Умид-ака?

— Какие могут быть шутки! Где ты находишься? Я сейчас примчусь!

— Где вам удобно, там и буду вас ожидать.

— Нет, Хафизахон, я уже привык поступать как тебе удобнее. Говори, где встретимся?

— Умид-ака, вы опять такой же, как прежде! Я так рада!

— О чем ты говоришь? Почему я должен быть другим?

— Вы были какой-то не такой. Впрочем, мне, наверно, показалось.

— Хафизахон!..

— Не называйте меня Хафизахон. У вас это звучит как-то официально. Зовите меня просто Хафиза, ладно?

Умид засмеялся:

— Договорились.

— Умид-ака, приезжайте к центральному телеграфу. Если вы сейчас выйдете, мы придем к нему одновременно.

— Минут через сорок буду там.

Умид выдвинул из стола ящик и одним взмахом смел в него карандаши, резинку, шариковую ручку, линейку и стопку бумаг. На ходу надевая пальто, выбежал на улицу.

Дул сырой пронизывающий ветер. На автобусной остановке стояли, поеживаясь от холода, несколько человек. По всему видать, ожидают уже давно. Чтобы не продрогнуть, Умид стал расхаживать взад-вперед. То и дело поглядывал на ручные часы и на расписание, прикрепленное к высокой металлической стойке. Вдруг ему показалось, что эта стойка изгибается, горбатится, превращаясь постепенно в огромный вопросительный знак — выше его ростом. «Ты, парень, опять спешишь к Хафизе? — размышлял он. — А с каким лицом ты подойдешь к ней? Может, начнешь врать, вывертываться, притворяться?.. Когда несколько минут назад ты разговаривал с ней по телефону, уже старался скрыть свою растерянность, раздвоенность. Твое положение не лучше, чем у того осла, который, оказавшись меж двумя стогами сена, не знал, что делать, — да так и околел с голоду. Старался только что придать голосу живость, будто ничего вовсе и не произошло, — боялся, что Хафиза почувствует неладное и обо всем догадается… Но сможешь ли ты сейчас лицемерить, лгать, глядя ей в лицо? Обманывать человека, которому еще ни разу не говорил неправды и который наивно полагает, что ты совсем не можешь себе этого позволить… Может, вернуться? Хафиза подождет несколько минут, а потом позвонит по телефону. Можно будет сослаться на неожиданную срочную работу… И опять врать, черт побери! Неужели нельзя без этого обойтись?»

Из-за поворота, скрытого заснеженными деревьями, показался автобус.

Выйдя у центрального телеграфа, Умид сразу же увидел Хафизу. Сияя от счастья, она спешила ему навстречу. Он тоже сделал попытку улыбнуться, взял ее под руку, и они медленно пошли по заснеженному тротуару. Хафиза была в пальто кофейного цвета. На голове желтый шерстяной платок. Она вышагивала, задумчиво глядя под ноги, словно боялась поскользнуться, и все сильнее прижимала локтем руку Умида. А он упоенно рассказывал о Фергане.

Конечно, она не была там с лета и успела соскучиться. Но сейчас ей хотелось услышать другое.

Умид поведал, на каком высоком уровне прошло совещание, охарактеризовал вкратце тех, кто выступал на нем. Похвастался, что поздоровался за руку с самим секретарем ЦК. Сказал о том, какая милая и ласковая у Хафизы мать и благородный отец и какой забавный любознательный Алишерчик…

Хафиза слушала не перебивая. Она еще не произнесла ни слова с того момента, как они поздоровались. Ждала, что Умид скажет, как скучал по ней. Думала, вот сейчас… Нет, Умид старался не смотреть ей в глаза. Говорил, говорил… А Хафиза уже не слушала. Едва не плача от обиды, искала объяснения… О чем он говорит? Сетует, что много работы и мало времени, ссылается, что «с головой ушел в диссертацию»…

— Что поделаешь, — вздыхал Умид. — Кто собирается стать ученым, должен много работать над собой. Само-усо-вер-шен-ство-ваться!.. Прогулки и прочее пустое времяпровождение следует сократить…

Как бы между прочим, посоветовал Хафизе тоже побольше заниматься. «Ведь медицина — это очень серьезная вещь…»

Хафиза неожиданно остановилась, взяла Умида за руки и внимательно посмотрела в глаза ему, как-то скорбно выгнув брови.

— Я ошиблась, Умид-ака, — тихо произнесла она.

— В чем? — не понял Умид.

— Когда подумала, что вы опять такой же. Вы другой. С вами что-то произошло. Что?

Умид снова взял ее под руку. Девушка послушно зашагала рядом.

— Хафиза, мы с тобой уже взрослые люди, занятые делом. Летом у нас было больше времени. А сейчас — у нас работа. Не сердись, но может статься, мы подолгу не сможем с тобой видеться.

— Говорите уж прямо, вам больше со мной не интересно? Говорите, чего уж там… Вы же привыкли всегда прямо… Ну?..

Умид долго молчал. Мимо сновали прохожие. Он никого не видел. По проезжей части улицы, разбрызгивая талый снег, проносились автомобили, троллейбусы, скрежетали на стрелках трамваи. Он ничего не слышал. И не хотел видеть и слышать. Ему еще никогда не было так тяжело. Отрешенно глядя перед собой, он тихо произнес:

— Как объяснить тебе?.. Не знаю, поймешь ли…

— Я всегда вас понимала…

— Видишь ли, я… Хочу найти свое место в жизни…

— Ну и что же?..

— Когда альпинист взбирается на вершину по отвесной скале, один неосторожный шаг может погубить его… Исполнение моих надежд сейчас зависит не от одного меня, понимаешь?

— Не совсем, Умид-ака.

— Я знал, что ты не поймешь.

Долго шли молча. Потом Хафиза остановилась и, поправляя перчатку, задумчиво сказала:

— Если люди перестают друг друга понимать, значит, конец их дружбе…

Уже который день небо обложено тучами, как клочьями грязной мокрой ваты. Время от времени идет дождь, смывая снег с полей; вода бурными ручейками стекает в ложбины. Старики в этом году предсказывали раннюю весну.