Мирмухсин - Чаткальский тигр

— Как хорошо, что ваши друзья не дали нам сидеть дома, — сказала Гулгун, покусывая стебелек ромашки и задумчиво глядя ввысь.

Караджан обнял ее и увидел, что ее темные зрачки вмещают в себя все небо — с облаками, стаями птиц, белоснежными вершинами гор.

— Это наш дом, — сказал Караджан.

— Наш дом прекрасен, — ответила Гулгун и ласково провела рукой по его щеке, вдоль которой пролег неровный лиловый рубец. И глаза ее сделались сосредоточенно суровыми, будто она вспомнила сразу все недоброе, что пришлось перенести ее мужу на своем веку. Порывисто обвила рукой его за шею, притянула к себе, приникла горячими губами к его шраму, будто хотела вобрать в себя часть его боли.

Дул ветерок. С тихим шепотом колыхались, протягивали им свои листья и лепестки тюльпаны, маки, одуванчики, ирис. По их тонким стебелькам ползали рябые божьи коровки, муравьи. А неумолчный стрекот кузнечиков навевал покой.

Гулгун села, оправила платье на коленях и пригладила волосы. Трава почти достигала ее плеч. Вокруг, будто зазубренные края гигантской малахитовой чаши, возвышались горы. Между иными скалами, словно разрубленными фантастической саблей, курились серебристые брызги водопадов, пронизанных солнцем, и в них то появлялись, то исчезали павлиньи хвосты радуг. Из щелей этих каменных утесов бьют родниковые воды, журча устремляются вниз, сливаются в ручьи и впадают в могучий Чаткал. Буйный нрав тысяч родников передается Чаткалу, и он, пока домчит свои бурные воды от далекого Бештара до этих мест, немало творит бедовых дел — мечется от скалы к скале, хлещется с размаху об их подножья, рушит берега и несет играючи каменные глыбы, с треском ударяя их друг о друга, дробя на куски, растворяя в себе. Если вы выпьете пиалушку этой воды, насыщенной солями и минералами, то она проникнет во все клетки вашего организма и прибавит здоровья, продлит жизнь. Поэтому, если вам поднесут пиалушку кумыса и пиалушку воды из Чаткала, подумайте, какую из них выпить.

— Спасибо, что вы меня привели сюда, — восторженно сказала Гулгун, оглядываясь вокруг.

Караджан лежал на спине, заложив руки за голову и украдкой любуясь женой.

— Один час, проведенный тут, удлиняет жизнь на день, день — на год, — отозвался он. — Кто блаженствует здесь неделю, тот молодеет на семь лет.

Кто знает, на сколько им продлили жизнь два дня, проведенные в горах. Но они промелькнули как миг, как волшебный чарующий сон.

И когда Караджан проводил Гулгун к автобусу, она не выдержала и всплакнула, подумав, что их праздник кончился и опять начинается обычная жизнь с лекциями, зачетами, хлопотами о еде и приличной одежде. Она села у окна, водя по стеклу пальцем, что-то говорила Караджану, улыбалась, а глаза у самой были на мокром месте.

Автобус уехал, и Караджан вновь остался наедине со своей грустью. Вернувшись домой, он застал мать, сидевшую на скамейке у подъезда. Рядом с ней лежал пестрый узелок с гостинцами.

— Здравствуй, мать, хорошо, что приехала.

— Уж в третий раз приезжаю, сынок. Стучу, а вы не открываете. А шибко колотить в вашу дверь и неловко вроде бы. Я и уехала оба раза, чтоб не мешать вам миловаться. А сегодня думаю: нет дождусь, соскучилась по невестушке…

— Да что ты, мать, нас дома не было, — засмеялся Караджан.

— Как не было? Где ж вас носило? — удивилась мать. — После свадьбы не сидели дома?

— В горы ходили.

— В го-ры? Ты что ж это… молодую жену в горы таскать? Разве ж у вас крыши нет над головой? Уморил, наверно, бедняжку! Где моя милая невестушка?

— Уехала. Только что проводил.

— Как уехала? — ахнула Кандил-буви. — Куда?

— В Ташкент. Продолжать учебу.

Старушка умолкла, плотно сжала рот, опечалясь, отчего морщинистый подбородок ее заострился, выдался вперед.

Зашли в комнату.

Кандил-буви прошла в угол и опустилась на подстилку. Пока сын на кухне ставил чайник, ополоснул под краном пиалы, она прочитала короткую молитву. Потом сказала:

— Кое-кто из родственников нами недоволен, сынок… К тою обычно готовятся загодя, за месяц-два наметив точный срок. А ты так неожиданно справил свою свадьбу, что всех оповестить не удалось, времени не было. Кое-кого, правда, дома не оказалось. А в другие кишлаки и вовсе приглашений не послали. Вот и серчают некоторые…

— Что же теперь делать, раз так получилось, — сказал Караджан, присаживаясь рядом с матерью и кладя на дастархан кулечек с парвардой — ее любимыми конфетами.

— А ты вот что сделай, сынок. Возьми свою жену и свози ее в кишлаки, познакомь с родственниками.

Караджан заранее позвонил Гулгун и сказал, что в субботу за ней приедет.

Он подкатил к институту чуть раньше, чем было условлено. До конца последней лекции еще оставалось время. Караджан остановил машину на обочине, опустил стекло, чтобы поддувал ветерок, и стал читать газету. Но вскоре его отвлекли оживленные голоса, донесшиеся из институтского двора. Группа парней с портфелями и модно одетых девушек с сумками через плечо высыпала на тротуар. На автобусной остановке собралась толпа. Вот-вот должна была появиться Гулгун. И когда он увидел ее, у него взволнованно забилось сердце. Еще издали он узнал ее среди подруг, хотя она была в больших темных очках, светло-коричневом костюме-безрукавке, надетом на желтую блузку, в которой он ее ни разу еще не видел.

Девушки остановились у края тротуара и, весело переговариваясь, ели эскимо. Молодые долговязые парни, похожие на перья луковиц, выросших в тени, проходя мимо, оборачивались и отпускали им комплименты. Что ж, это в общем-то в порядке вещей. Ведь глаз молодого джигита не может не зацепиться за красивую девушку. И все же, несмотря на кажущуюся несерьезность, студенты — избранные люди любого общества, ибо именно среди них — будущие знаменитые ученые, конструкторы, поэты и даже президенты…

Заметив, что Гулгун ест мороженое, а сама беспокойно поглядывает по сторонам, Караджан включил мотор и подкатил поближе.

Гулгун тотчас заметила его. Быстро распрощалась с подругами и побежала к машине. Караджан открыл правую дверцу. Гулгун опустилась рядом с ним и еще раз помахала девушкам, которые вышли проводить подружку, чтобы увидеть ее мужа.

— Не заставила вас долго ждать? — спросила Гулгун, когда отъехали.

— Я специально приехал немножко раньше, чтобы со стороны полюбоваться, как ты щебечешь в своей стайке. Моя Гулгун всех красивее, всех умнее.

— Всех болтливее, — подхватила Гулгун. — Знали бы вы, о чем мы «щебетали», упали бы от смеха.

— О чем же?

— Разговорчики, не имеющие никакого отношения к медицине. Уж и не знаю, выйдут ли из нас когда-нибудь врачи! У старух, говорят, одна забота — моточки, клубочки, а у нас в голове — только тряпки, наряды.