Мирмухсин - Чаткальский тигр

— Идущий — как река: обновляется, молодеет; сидящий же — как циновка: истлевает, — сказала Кандил-буви, хотя в душе ей, сказать по правде, ну ни капельки не хотелось, чтобы сын, племянники покидали родной кров и жили вдалеке от родителей. Но знала: птице с крепкими крыльями нужно раздолье.

Аксакал с голубой чалмой подул в пиалу с горячим чаем и, отпив глоток, заметил:

— В прежние времена говорили: узбек, разбогатев, новый дом строит; казах, разбогатев, новую жену берет. Узбеки нынче очень разбогатели — строят и строят…

В этот момент в комнату вошли Гулгун с Зухрой. Присаживаясь рядом с Караджаном, Гулгун сказала, обращаясь к Кандил-буви:

— Ойиджан, давайте и вас увезем в Чарвак насовсем. Живите у нас.

— Ах ты, доченька моя, можно ли старое дерево пересаживать с места на место? — ответила ей свекровь. — Мудрецы в древности говаривали: «Для святых меж земным миром и загробным — один шаг: где хотят, там и могут пребывать». А нынешняя молодежь и святых превзошла: для нее теперь от Ташкента до Москвы — один шаг. Не-ет, пусть молодежь обживает новые места. А мы уж где состарились, там и помрем.

— Было бы здоровье, ойиджан, ездить не вредно, — сказала Гулгун.

— А я и езжу. В Чарвак в автобусе несколько раз ездила. Много диковинного повидала. В прежние времена через Чирчик был всего один мост, Эшак-куприк прозывался. Помню, с какими превеликими трудностями его строили. А теперь людям и железные мосты построить ничего не стоит. Пусть вечно живет наша Советская власть, очень могуча она в строительных делах.

Незаметно речь зашла о природе Чаткальской долины, и Гулгун с восторгом сказала о том, как красиво вокруг Янгикургана в эту весеннюю пору, на что аксакал с голубой чалмой ответил, что эти места не только весной, но и в любое время года прекрасны. Посмеиваясь, он говорил о том, что, когда здешние ребятишки идут в школу, их сумки и зимой оттопыриваются больше от сложенных в них груш, яблок, винограда, чем от книжек. И степенно, со знанием дела стал рассказывать, какие редкостные животные и певчие птицы здесь водятся, как целебны здешние травы, многие из которых еще не известны науке.

Обращаясь к Зухре, старик посоветовал ей утром повести Гулгун погулять по окрестностям, показать ей скалы причудливых форм. Тысячелетия находились они под воздействием ветра, дождя, солнца, снега. Рассыпались, выветрились, и одни стали похожи на страшных чудищ, другие — на отдыхающих овец. И опирающегося на посох чабана можно там увидеть, и льва, перед прыжком припавшего к земле. Да мало ли что еще можно в тех камнях разглядеть, если у вас богатое воображение!.. Ветер и птицы заносят в щели неприступных скал семена различных растений, и они пускают корни, разрастаются. Так и камни в этом благословенном краю обрастают травами, лесами.

— Неподалеку от нашего кишлака есть около двадцати пещер, — продолжал аксакал, видя, с каким вниманием его слушают. — Туда из Ташкента и из самой Москвы приезжали ученые и, поговаривают, нашли там каменные ножи, скребки, наконечники стрел, которыми пользовались наши далекие-далекие предки, пращуры янгикурганцев… На стенах пещер много всяких рисунков. Я как услышал про них, не поленился — пошел взглянуть. А сначала не поверил. Ведь столько раз был там — и мальчишкой, и когда джигитом стал и пас в тех местах овец, — а никаких рисунков не примечал. А нынче гляжу на них и удивляюсь. Ведь по ним, как по фотографиям, можно судить, как жили наши достославные предки, когда еще ни про железо не ведали, ни про порох и, стало быть, таких страшных войн не знали… На рисунках тех овцы, горные козлы — ну, поверите ли — точь-в-точь как наши, домашние. И люди — в точности как мы с вами. Охотники, видать. Только в руках у них не ружья, а луки да стрелы… И душа во мне затрепетала от волнения, словно не в пещере я, а в святое место вошел. Гляжу на каменные стены — и что же вижу? Одна овца недорисована. Что-то помешало первобытному охотнику дорисовать ей передние ноги. Стою, как чарами опутанный, и гадаю, что же могло помешать ему, тому талантливому янгикурганцу? И кем он мне доводился?

— Может, он увидел подкрадывающегося саблезубого тигра, — предположила Гулгун.

— Или незаметно подобравшийся враг выпустил в него отравленную стрелу, — сказала Зухра.

— Вы сейчас навыдумываете, хоть книжку с ваших слов пиши, — с улыбкой сказала Кандил-буви. — Принеси-ка лучше, дочка, нам еще чаю!

— Благодарствуем, хозяюшка, — сказал аксакал, жестом веля девушке оставаться на месте. — Уже время позднее. Если позволите, я прочту молитву и разойдемся с богом.

И все только сейчас заметили, что за окном уже ночь, а горы залиты серебристым лунным светом.

По просьбе старца, присутствующие подняли перед собой ладони, будто держали книгу, и по завершении молитвы провели ими по лицам, после чего все разом поднялись и стали прощаться.

Гулгун тихонечко шепнула на ухо мужу, когда они остались одни:

— Вы оказались правы, в Сиджак так и не попали.

— Весь завтрашний день проведем в Сиджаке, — пообещал Караджан.

Гулгун еще не совсем проснулась. Сквозь полусомкнутые ресницы увидела какой-то маленький предмет, излучающий свет, и открыла глаза. На тумбочке стоял флакончик духов. Гулгун выпростала руку из-под щеки и взяла флакон. «Зю-зю». Французские. Точно такие она видела в комнате невесты, когда была на тое. Тогда ей очень понравился хрустальный флакон. Больше, чем сами духи. Сейчас она держала такой же в собственных руках и опять любовалась. Неяркий утренний свет переливался, играл в полированных гранях. А приятный нежный запах что-то напомнил ей: может, родной кишлак, склоны гор, когда они по весне сплошь покрываются цветами. В эту пору ветерок, прилетающий с вершин, пахнет так же нежно и вкусно.

Таманно еще спала, вытянув поверх одеяла руки, разметав по подушке смолисто-черные волосы. «Наверное, ее духи», — решила Гулгун, чуточку завидуя подруге. Она подносила флакон к лицу, вдыхала полной грудью аромат и никак не могла насладиться. Когда жадно вбирала в себя воздух, ее упругие груди оттопыривали тонкую ночную рубашку, словно требуя свободы. Высокая шея и руки, оголенные до плеч, всегда скрытые от солнца и посторонних глаз, были нежны и шелковисто белы.

Она заметила, что Таманно уже не спит. Просто лежит не двигаясь и наблюдает за нею. И улыбается чему-то. Гулгун смутилась, запахнула на груди рубашку.

Таманно с наслаждением потянулась, разведя в стороны руки, зевнула и спросила глуховатым спросонья голосом:

— Что это у тебя?

— «Зю-зю»!

— Вижу. Откуда?

— Стояли на тумбочке. Разве не твои?

— Опять проделки моего братца. Как же, станет он из-за меня тратиться…