Мирмухсин - Чаткальский тигр

Когда утром Файзулла Ахмедович проснулся, в окно в упор светило яркое солнце, а его приятель все так же сидел, сгорбись, за столом и торопливо строчил что-то на бумаге. Кто знает, ложился ли он?

— Э-э, братец, так совсем не годится, — сокрушенно проговорил Файзулла Ахмедович, качая из стороны в сторону головой.

Поэт резко обернулся. Его горячие глаза сияли. И весь он светился, будто впитал с утра лучи восходящего солнца. Взмахнув в воздухе зашуршавшей бумагой, воскликнул:

— Послушай, что я написал!

И впрямь шила в мешке не утаишь. Друзья прознали, что Караджан уже не холост, и в один из дней, когда к нему приехала Гулгун, неожиданно нагрянули.

— Хочешь не хочешь, а сегодня мы справим ваш той! — сказал Иван Шишкин.

— Ребята, той непременно справим. Только пусть Гулгун сначала окончит институт, — говорил Караджан, растерянно оглядывая друзей, набившихся в комнату.

— Той не помешает ей учиться, а на вашей свадьбе мы погуляем сегодня. Парни во дворе уже разделывают бычка, кровью которого окропим по обычаю ваш порог, — сказал Иван тоном, не терпящим возражений.

— Так что, дорогой, посылай-ка лучше машину за вашими родителями! — поддержал его Файзулла Ахмедович.

— Я за ними уже отправил микроавтобус, — вдруг заявил Никаноренко, пряча виноватые глаза от Караджана. — Наверно, через час-другой прибудут гости из Сиджака и Янгикургана.

— Так что, приятель, приготовься их встретить, — сказал Иван, хлопнув Караджана по плечу.

Весна уже была в разгаре. У подножий зазеленевших гор буйно цвели миндаль и урюк. Казалось, что эти вековые исполины купаются в бело-розовой, каждой весной их омолаживающей, волшебной пене. В воздухе витал легкий аромат. В палисадниках, в кронах деревьев жужжали, трудясь, пчелы.

Разровняли и полили водой площадку перед домом. Парни прошлись по всем квартирам, вынесли столы и стулья, составили их в ряд под молодыми тополями, ярко-зеленые и еще клейкие листья которых источали терпкий запах.

Затрещали поленья, охваченные огнем, в наскоро сложенной из кирпичей печи, задымилось, прокаляясь, в огромном казане хлопковое масло…

Мужчины засучили рукава и повязали передники. Каждому нашлось дело. Кто колол дрова, кто резал мясо, кто крошил морковь и лук, кто перебирал рис. А женщины накрывали столы скатертями, расставляли посуду. На подоконниках, на столах появились вазы с яркими цветами.

Все прибывали и прибывали гости. Подъехал и микроавтобус, битком набитый родичами из Сиджака и Янгикургана. Пришли музыканты. Загремела дойра, то ухая, то рассыпаясь дробью, запела зурна, зазвенели рубаб и кеманча. И разнеслась над Чарваком веселая музыка — как весть о тое, как приглашение всем, всем, всем.

Вскоре за столами сделалось тесно. Невесть откуда принесли два широких сури, накрыли их паласами. На них восседали пожилые люди.

Бабахали пробки шампанского и, взвившись, исчезали в кронах тополей, роняя на столы молодую листву. Парни, как заправские подавальщики, разносили плов, держа большие глиняные блюда на вытянутых руках.

Когда начало темнеть, над столами зажгли гирлянду электрических ламп. До поздней ночи продолжалось веселье. Караджан и Гулгун сидели за столом вместе с гостями. Так пожелали их друзья.

— Незачем красавицу невесту по старому обычаю прятать за гушангу [13] Гушанга — полог, за которым сидит невеста во время свадьбы. , — сказал Иван Шишкин. — Сядьте рядышком на почетное место. И не расставаться вам с этой минуты всю жизнь!..

На следующий день Гулгун позвонила в институт — договорилась о недельном отпуске. Им хотелось хоть несколько дней после свадьбы побыть только вдвоем. Но разве друзья дадут насладиться одиночеством! В эти дни они, кажется, только тем и были озабочены, чтоб молодожены не заскучали. Уходили одни — приходили другие, не успевали проводить родственников из Янгикургана — приезжали из Сиджака…

И тогда Караджан увел жену в горы. Как же славно он сделал, и себя, и жену окунув с головой в весну! Хотя Гулгун и выросла в горном селении, она никогда не бывала далеко в горах. И даже не подозревала, что в их краю есть такие красивые места. Держа ее за руку, Караджан легко взбегал вверх по травянистым склонам и осторожно придерживал, когда спускались. Если замечал, что она устала, подхватывал ее на руки и скакал с камня на камень, как горный архар, пробирался краем бездонных провалов, куда Гулгун и взглянуть боялась. Зажмурившись, крепче обхватывала она мужа за шею, прятала лицо у него на груди. Когда опасные места оставались позади, Гулгун опять шла за мужем, стараясь ступать след в след. Прежде по этим местам, наверное, ходили только горные козы и барсы. Отсюда были видны нагромождения скал, реки, просторы степей с голубыми холмами. Гулгун казалось, что она находится на самой высокой точке земного шара. Вон даже на белый клин лебединой стаи, плавно летящей с юга, она смотрит сверху вниз. Не чудо ли! У нее закружилась голова, будто она ощутила вращение земли. Гулгун ухватилась за руку мужа, прижалась к его плечу.

— Я бывал в этих местах и ночью, — сказал Караджан. — Чудится: стоит протянуть руку — и сорвешь звезду. Или кажется: если посильнее оттолкнуться, можно вскочить на полную луну…

Перевалив на другую сторону горы, они спустились к альпийским лугам, сплошь покрытым цветами, от запахов которых захватывает дух и сладко кружится голова. Здесь в самых неожиданных местах били из-под земли родники и струились прозрачные, как слеза, ручьи.

Караджан показал Гулгун птицу дивного оперения, прыгающую по мокрым камешкам у ручейка.

— Это сигур, — сказал он. — Она живет только здесь, больше нигде не встречается.

— Какое чудо! Я в первый раз вижу такую красивую птичку! — воскликнула Гулгун, от восторга хлопнув в ладоши.

— Тогда загадай желание.

— Загадала.

— Что, если не секрет?

— Чтоб нам всегда было так хорошо, как сейчас.

Озоруя, они гонялись друг за дружкой, путаясь ногами в стеблях повилики и падая в траву, мягкую как ковер. И лежали, взявшись за руки, глядя, как в высоком ярко-голубом небе проплывают редкие белые облака и, распластав крылья, выписывает медленные круги орел.