Юрий Стрехнин - Выходим на рассвете

— И я! — бросил Корабельников.

— Но есть и другое мнение, — продолжил Рыбин. — Съезд не разгонять, не спешить с применением силы, поскольку нас, большевиков, на разных перекрестках и в разных газетах и без того честят как насильников.

— Так надо закрыть такие газеты! Почему вы не хотите этого?

— Я не хочу? — улыбнулся Рыбин. — Я, между прочим, товарищи, за диктатуру пролетариата. Это, наверное, всем известно. Будь моя воля — я закрыл бы эти газеты давно…

— Позвольте, товарищ Рыбин! — раздался взволнованный голос. — Вашей решимости нельзя не воздать должного. Но надо ли искусственно обострять обстановку, которая и без того остра? Пока наши политические противники действуют в нормах демократических свобод, провозглашенных в Октябре, нам нет необходимости применять силу…

— Подкапываться под Советскую власть — это, считаете, в пределах демократических свобод?

— Нет, но пусть все видят, что наша власть не боится крикунов и критиканов. И зачем нам наживать лишних врагов?

— Верно! И без того их хватает!

— Смотрите, не проморгайте тех, что есть!

— Не надо паники!

— Ну стоит ли нам продолжать спор? — успокаивающе повел рукою Рыбин. — Высказались уже, пора завершать. А насчет паники… Не паника, а предосторожность. То, что мы вызвали сюда по тревоге красногвардейские отряды, — правильно. Ведь есть сведения, что в городе готовится офицерский заговор, контрреволюция вооружается. Вспомните хотя бы историю с таинственным обозом на Прорезной. Кто эти винтовки выдал с гарнизонного склада? Правильно, что мы сегодня начеку. Правильно, что на телеграфе, на электростанции, в типографии, на фабриках, на железной дороге и во всех других важных местах нами выставлена надежная красногвардейская охрана. Есть опасность — господа автономисты на съезде провозгласят себя сибирской властью, и тотчас же для осуществления этой власти из подполья выйдет вооруженное офицерье…

— И все-таки, — снова возразили Рыбину, — разгонять силой съезд не следует. Пусть автономисты выскажутся, покажут народу свое контрреволюционное нутро, сами себя разоблачат. Вот если они от слов попытаются перейти к делу — тогда и будем действовать решительно.

— Сейчас надо действовать!

— Разогнать съезд!

Спор разгорелся с новой силой.

Но вот Рыбин встал.

— Товарищи, товарищи! Не довольно ли все-таки дебатов? Давайте голосовать! Кто за то, чтобы разогнать съезд? Кто за то, чтобы не разгонять?

Он тщательно, дважды, пересчитал поднятые руки, сказал с явным огорчением:

— Большинством, правда всего в два голоса, проходит решение дать съезду позаседать. Боюсь, что мы крепко ошиблись. Ну что ж… Подчинимся большинству. Но сохраним бдительность.

Только поздно вечером опустел Дом свободы и красногвардейские отряды вернулись на свои места. Такое распоряжение они получили после того, как в городском театре закончился съезд автономистов. Закончился он не совсем так, как предполагали его устроители, хотя почти до самой последней минуты все шло по заранее намеченному порядку. После окончания прений взял слово председательствующий — седобородый старец, уже довольно дряхлый, водимый под руки, профессор права со всероссийским и даже с европейским именем, некогда бывший защитником на одном из процессов народовольцев и позже снискавший широкую известность либеральными взглядами, за что при старом режиме даже пострадал — его на некоторое время отстранили от кафедры. В последнее время он приобрел еще большую известность критикой всех правительств — и царского, и Временного, и Советского — и считал, что ему очень к лицу венок независимого прогрессиста. Сей знаменитый старец, шамкая и запинаясь, огласил проект резолюции съезда, в которой предлагалось объявить сибирскую думу единственной властью на всем пространстве от Урала до Тихого океана и создать комитет для ее составления «из наиболее авторитетных лиц, представляющих сибирскую науку и промышленность». Закончив чтение проекта резолюции, председательствующий спросил:

— Кто, господа, имеет какие-либо мнения по оглашенному мною проекту?

И тут от дверей раздалось громкое и властное:

— Я!

По залу прошел шумок. Председательствующий глядел растерянно. В президиуме задвигались, зашептались: по проходу между креслами к установленной на сцене трибуне быстро шел человек в черном овчинном полушубке, из-под распахнутых отворотов которого в свете театральных люстр поблескивала кожаная куртка. В руке идущий держал мохнатую, черную же, папаху. Весь в черном, стремительно шагающий по красной ковровой дорожке между рядами кресел, из которых на него смотрели с изумлением и страхом респектабельные господа в сюртуках, визитках и форменных тужурках уже упраздненных революцией ведомств, он был, как человек из другого мира, внезапно вторгшийся в их рафинированную среду.

Сидящие в зале и в президиуме не успели опомниться, как человек в черном — это был Рыбин — быстрым шагом поднялся по ступенькам на сцену.

— Но позвольте… — повернулся к нему с трибуны председатель, растерянно вздымая руки. Они у него тряслись так, что это было заметно даже из самых дальних рядов. — Позвольте! — повторил председатель. — Вы не являетесь делегатом данного съезда, и вам не было предоставлено слово…

— Так я его беру! — отрезал Рыбин, повернулся к залу и заговорил громко, заглушая поднявшийся ропот.

— От имени Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов заявляю: власть Советов — единственная законная, установленная народом власть на всей территории Российской Советской Республика!

— Вы же сами декларировали право на самоопределение! — крикнули из зала.

— Право для народов! — тотчас же ответил Рыбин. — Но мы, сибиряки, — русские, и от своего народа не отделимся! Сибирь — неотъемлемая часть Советской России!

Из зала еще закричали что-то. Но голос Рыбина перекрыл все.

— Заявляю: вы можете принимать любые резолюции, но всякая попытка посягнуть на власть Советов будет пресечена самым решительным образом, если вы от слов перейдете к делу, граждане! Вы можете здесь заседать под своим флагом, — Рыбин показал на протянутое по заднику сцены бело-зеленое полотнище, обозначающее «снега и леса Сибири». — Но единственный государственный флаг есть и будет — красный флаг! — с этими словами Рыбин, бросив взгляд на все еще стоящего с недоуменно протянутыми руками председателя, шагнул со сцены.

Он шел по проходу в гробовой тишине, не глядя на поворачивающиеся к нему остолбенелые лица, сытые лица с холеными бородами и усами, дошел до боковой двери и скрылся за ней. И только после этого зал взорвался визгом и криком: