Вениамин Рудов - Временно исполняющий

Прошли к знаменитому кисловодскому «пятачку» — небольшой площади, в дневное время, как правило, полной отдыхающих. Воробьиный щебет царил над людскими голосами, глуша их: воробьи со всего города слетались сюда, повисали на деревьях так густо, что казались сплошной массой.

Сейчас на «пятачке» было тихо и безлюдно. Из витрин магазинов на мокрый асфальт падал спокойный свет, неярко горели уличные фонари, иногда налетал легкий ветерок или же раздавался писк потревоженной птицы.

Павел Андреевич думал о том, что все в жизни повторяется, и они с Фисой когда-то вот так же шли здесь рядом, и так же шумел ветер в облетевших южных тополях; как и теперь, пахло тогда осенней мокрой землей, так же светились звезды в разрывах туч, и так же наполняло душу умиротворение.

«Что бы я делал без тебя, моя дорогая жена? Как я счастлив, что ты у меня есть!»

— Спасибо, — тихо сказал он.

Фиса в ответ чуть крепче сжала его руку — она поняла все.

После первых же восклицаний, после первых же слов приветствия начальник заставы пожаловался на придирчивость Ястребеня, на его излишне строгие требования, сверх уставных.

— Стрельбу завалили, — не выдержал Мелешко. — Всегда с оценкой «отлично», а нынче, при нем, еле на «хорька» потянули. Ну куда такое годится!

— «Хорошо» — прекрасная оценка, — стал успокаивать его Суров. — Большей беды не было бы у вас.

— Кому прекрасная, а мне не больно-то радостно: ведь столько лет держим переходящее Красное знамя! Застава-то ведь отличная.

Ястребень стоял здесь же и хмурился: ему явно было не по себе от жалобы начальника заставы — как учителю, впервые поставившему отличнику четверку.

— Разрешите идти? — спросил он, не поднимая глаз.

— Как хотите, Андрей Петрович. — Проводив капитана взглядом, Суров огорченно произнес: — Напрасно вы, Иван Васильевич, при нем об этом заговорили. Нетактично как-то получилось… Ладно, со стрельбой разберемся потом. Как вы-то? Пять лет — срок немалый.

— Это правда. Я что, Юрий Васильевич, живу, тружусь. Двадцать пять лет без привала. Застава, сами знаете, требует большого напряжения сил, здесь выкладываться надо. В общем, живу, не жалуюсь. В семье прибавка — двух внуков имею. — Улыбнулся, достал из тужурки фотографию — как будто специально держал для этого случая. — Орлы! Приедут на побывку — хата гудит. Ни минуты покоя. А без них скучно. Катя — Екатерина Егоровна моя — все вздыхает, тяжело ей здесь уже, да и работа стала не по плечу — она по-прежнему младшие классы в школе ведет. Да уж недолго осталось до пенсии и ей, и мне. Вы бы зашли как-нибудь.

— Зайду обязательно. — Сурову почему-то стало неудобно, что разговор принял такой личный характер, хотя в то же время он понимал, что иначе и быть не могло.

— А вы как, Юрий Васильевич? Как Мишка? Вырос небось, батьку догоняет? Я ж его, пацаненка, малюсеньким помню, под стол пешком ходил. Помните, как он в вольер к Джиму заполз? А Джим от страха в угол забился. Во смеху было! А мои чертенята вымахали в момент. Вчера вроде голопузиками были, и вдруг — на́ тебе — парни, кавалеры! Не узнаете.

— Разве они при мне родились?

Мелешко хлопнул себя ладонью по лбу!

— Заскок, Юрий Васильевич!.. Видать, старею.

Говорили о самом разном, вспоминали старых знакомых — большинство их разъехались: кто помоложе — в Среднюю Азию и на Дальний Восток, кто постарше — либо остались на месте, либо перевелись в другие части, либо ушли на отдых.

Больше говорил Мелешко, то сбиваясь по старой памяти на «ты», то величая Сурова по имени-отчеству или по воинскому званию.

— Не говори, Юрий Васильевич, бегут годы, из-под ног уходят. Вроде недавно был молодым, а не уследил, как дедом стал и седина посеребрила голову. А ты, слух прошел, пороху на Уссури понюхал! Отметину там получил? — Он показал пальцем на фиолетовый шрам, вертикально рассекший Сурову шею от правого уха вниз.

— Было.

— Как там на Дальнем? Рассказал бы.

Сурову тяжело было вспоминать прошлое: Дальний Восток ему и без того часто мерещился. К новому месту он привыкал с трудом.

— Сложно там. Двумя словами не обрисуешь, а в подробностях — сейчас времени нет. Как-нибудь соберемся — и расскажу. Между прочим, и здесь стало гораздо сложнее, — уже как бы отмечая лично для себя, добавил он. — Закурим, что ли? — Он вытащил сигарету из протянутой ему Иваном Васильевичем пачки «Мальборо». Дым показался ему удивительно приятным.

Мелешко тоже закурил.

— А Вера Константиновна по-прежнему пейзаж ловит? — улыбаясь, спросил он. — Как она-то? Все такая же молодая да красивая? Не то что моя Егоровна.

Суров не стал вникать в смысл сказанного.

— За Мишкой поехала. — И вдруг, улыбнувшись, добавил: — В меня пошел — длинный.

— Главное — был бы умный да здоровый, — после паузы как-то двусмысленно заметил Мелешко. Однако, почувствовав всю несуразность произнесенной фразы, стал сбивчиво рассказывать о своих трех сыновьях, живущих поблизости, в областном центре. О младшем, непутевом, Валерке, от которого здорово натерпелся, пока тот за ум взялся, говорил с горечью. Говорил длинно, с запинками, нервно потирая ладонью полулысую голову.

На всем протяжении разговора Сурову было неловко смотреть в глаза Ивану Васильевичу — ведь ему нужно было готовить материалы на его увольнение, подготовить к вести, которая, несомненно, потрясет его. Едучи на заставу, Суров решил вести дела отряда в «карповском русле». И сколько он себя ни уговаривал, что дело есть дело, что если Иван Васильевич с ним не справляется, то Карпов тысячу раз прав, решив его уволить из войск, что тут, мол, ничего не поделаешь! Служба! Но стоило им встретиться, как все доводы разума рухнули, осталось лишь чувство щемящей неловкости перед своим бывшим командиром.

«Хотя бы от этого мне нужно было уклониться, — мелькнуло у Сурова в голове. — Пусть бы этим занялся Карпов по возвращении из отпуска».

Спас дежурный по заставе, вошедший в канцелярию о очередным пограничным нарядом.

Мелешко надел шапку, встал и, выслушав доклад о том, что рядовые Зигматулин и Якименко прибыли за получением приказа на охрану государственной границы Союза Советских Социалистических Республик, спросил, здоровы ли, могут ли нести службу.

— Так точно! — дружно ответили рядовые.

Суров пристально оглядел трех здоровяков, высоких и статных. «Ну, прямо тебе гвардейцы. Наверное, специально подбирали для этой заставы».

Наряд вышел, и Суров второй раз за сегодняшний вечер поймал себя на том, что, сопоставляя две заставы — первую и третью, — их начальников, он отдает предпочтение заставе Пестрака.

Мелешко сразу уловил холодок отчуждения.

— На границу пойдете? — спросил, полуобернувшись к незашторенной схеме участка.