Вениамин Рудов - Временно исполняющий

О чем бы ни думалось, мысли неизменно возвращались к Тимофееву. Даже когда вспоминал Веру. И в связи с Тимофеевым мысль вдруг совершила неожиданный поворот: «А когда, собственно, я назначал совещание руководящих офицеров? Почему не помню? Скорее всего Тимофеев напутал. Не мог я такое забыть».

С этой мыслью поднявшись к себе, как был, в шинели и шапке, прошел к письменному столу, где лежал откидной календарь, на котором он изредка делал пометки для памяти. На сегодня листок был чист, как, впрочем, и два предыдущих. Тимофеев определенно ошибся. И снова неожиданный поворот: «Все верно, никакой ошибки. Тебе тактично подсказали, не поучая, щадя твое самолюбие».

В окна проникал дневной свет, правда, еще не совсем дневной, но вполне достаточный для работы. Взял из ящика письменного стола карандаш, бумагу, но на том и остановился: вошел Евстигнеев, освобожденный от лыжной тренировки из-за простуды.

— Документы на подпись. — Без обычного «разрешите доложить?» сел, не дождавшись приглашения, чего никогда раньше не позволял себе, и положил папку на стол.

«Что с ним такое? — Суров мельком посмотрел на майора и придвинул папку к себе. — Подменили Евгения Трефильевича: ишь ты, какой независимый!» — подумал, и не потому, что задело слишком вольное поведение. Возмущение пришло потом, когда, читая и подписывая бумаги, добрался до последней, в которой речь шла о Духареве.

«…В силу сложившихся обстоятельств, — читал он, вдумываясь в каждое слово, — а также в связи с испытываемыми частью квартирными затруднениями майор Духарев, имеющий полную выслугу лет, дающую право на пенсионное обеспечение, подал рапорт с просьбой об увольнении в запас. Командование отряда, учитывая вышеизложенные обстоятельства, не видит причин отказать в ходатайстве, а потому, сообразуясь…»

Не дочитав, с невольным изумлением поднял взгляд на Евстигнеева — неспроста тот повел себя более чем странно. Это было в нем новым и непривычным.

— Что-нибудь не в порядке со стилем? — Евстигнеев улыбнулся уголками тонкогубого рта. — Если что не так, подправьте, — подсказал добродушным тоном. — Машинистка скоренько перепечатает.

Суров не отводил взгляда от лучившегося поддельным добродушием лица седого майора.

— Помнится, я велел задержать рапорт до возвращения командира, — сказал Суров, стараясь унять гнев. — Или я не вам говорил?

В любом другом случае Евгения Трефильевича как ветром сдуло бы — многоопытный кадровик угадывал настроение начальства не только с первого слова, но и с первого жеста. Он тотчас подхватился бы и вытянул руки «по швам».

Евстигнеев лениво встал, провел пальцем под воротом рубашки, словно он теснил ему шею.

— Я действовал согласно резолюции полковника Карпова. — Колючие глазки уставились Сурову в переносицу. — Теперь, правда, спешить уже некуда. И незачем: послезавтра начальник отряда приедет. — Сказал и потянулся за рапортом.

— Отставить!

Майор поспешно отдернул руку — будто по ней ударили тяжелым предметом, побледнел, выструнился, насколько это было возможно в его немолодом уже возрасте.

— Я хотел как лучше. Вы меня неправильно поняли… Могут быть неприятности. У вас. Я не себя спасал.

Дав сорваться с языка резкому окрику, Суров постарался сохранить правильный тон. Естественно, он возмутился, услышав скрытую угрозу в свой адрес, — дескать, скоро нагрянет Павел Андреевич, и тогда тебе, Суров, несдобровать; и, возмутясь, но сдерживая себя, счел нужным недвусмысленно предупредить:

— Мне тоже не хочется быть ложно истолкованным. Поэтому прошу запомнить: с неприятностями справлюсь сам. Так что спасать меня не нужно, Евгений Трефильевич, в ваши обязанности это не входит. Надеюсь, вы меня поняли?

— Так точно, понял. Но не понимаю, зачем меня предупреждать.

— Говорю на тот случай, если вам придет в голову снова меня спасать. Вопросы?

— Служебных не имею.

— Тогда свободны.

Сурову не было жаль разом постаревшего кадровика, когда тот, сутулясь, направился к двери робким шагом, шаркая башмаками и прижав локтем папку к боку. С испорченным настроением Суров прошел к окну, открыл форточку, закурил. С улицы дохнуло морозом, но холода он не почувствовал, как не обратил внимания на то, что до сих пор шинель и шапка на нем. Все то хорошее, что возникло в нем ночью при тесном контакте с подчиненными и было расценено как признак наступившей оттепели в отношениях с ними, сменилось досадой.

«Да что же это такое? Пугало, что ли, Карпов! Скоро вернется. Так что? Объяснимся. Меня не лишали права иметь собственное мнение. В противном случае превращусь в двойника Евгения Трефильевича. Я обязан подсказывать командиру, если он заблуждается. Нельзя быть слепым исполнителем его воли».

Между тем во двор гарнизона, предводительствуемая Тимофеевым, втянулась колонна лыжников. Все вокруг ожило, наполнилось веселым говором, перестуком лыж о намерзшую наледь. Кто-то, не устояв, растянулся и, охнув, под всеобщий смех поднялся, и опять у него, как у ваньки-встаньки, разъехались непослушные ноги.

Разгоряченные прогулкой офицеры и прапорщики словно обрадовались возможности побалагурить, окружили упавшего, толкались на студеном ветру в одних тужурках, и холод им был нипочем.

Непривычное зрелище отвлекало от мрачных, нерадостных мыслей. Суров улыбнулся, узнав в весельчаке, наклонившемся над упавшим, молчуна Духарева. Вот тебе и молчун! И опять вспомнил Евстигнеева, подумав, что будет отстаивать Духарева перед кем угодно. Отойдя от окна, разделся, сел к письменному столу готовиться к выступлению. Собственно говоря, особенно готовиться было незачем, он твердо знал, чего ждет от выезда и что скажет офицерам, когда они соберутся. Но для порядка набросал несколько пунктов. Торопясь, писал сокращенно, условными обозначениями, как привык еще в академии, почти слово в слово успевая записывать лекции. Как чувствовал: пройдет три-четыре минуты — и сюда поднимется Тимофеев, и до конца дня, а возможно, до позднего вечера не удастся побыть одному.

Долго ждать не пришлось. Стремительный, с исхлестанным ветром красным лицом, Тимофеев, войдя, смешно потянул носом.

— Накурил! Хоть топор вешай. Волнуемся? Или как? Решаем важные для себя проблемы? Ты же куришь раз в год по обещанию.

Оттого, что с легкостью угаданы его мысли, Сурова покоробило. Однако вида не показал.

— На тебя глядя и я к куреву пристрастился.

— Прогрессируешь. Что и говорить! А я за всю ночь — ни одной. Много ты потерял, уехав. Народ стр-р-рашно доволен.

Поговорили о том о сем. Как бы между прочим Тимофеев заметил, что неплохо было бы совещание назначить на шестнадцать ноль-ноль, а сейчас отпустить всех на отдых, к семьям, и, если нет возражений, он от имени командира отдаст такую команду, а заодно и сам отправится домой, ибо фактор прочного тыла переоценить невозможно.