Янис Ниедре - Деревня Пушканы

— Можно и в школу пойти, — начал незнакомец. — Только в настоящую, католическую школу. У нас, у католиков, в Аглуне скоро своя гимназия будет. Учителя-ксендзы будут там обучать молодежь из верующих латгальцев.

— В Аглуне? — Анна пытливо посмотрела на незнакомца. Бледное, словно усталое лицо, холодные глаза.

— В Аглуне. Гимназия скоро откроется. Я послан латгальской католической партией. Должен основать общество католической молодежи. И тебе, девочка, хорошо бы записаться в него.

— Не знаю. Как отец скажет… — оглянулась Анна. Пушкановцы свой разговор уже закончили. Кланяясь, они пятились от ксендзова стола.

В полдень, когда над деревней Пушканы царил глубокий покой и люди отдыхали, всех растревожили громкие детские крики.

— Барбала, Барбала! — Малыши бежали, вызывая на двор родителей.

— При-шла Бар-бала!

— Прочитала перед распятием длинную молитву, а сейчас на дворе Сперкаев песню поет.

— Так она на дворе Сперкаев?

Застучали огородные калитки. Любопытные женщины первыми, а за ними мужья и отцы кинулись на улицу ко двору Сперкаев.

— Господи Иисусе! — Тонславиха, как на беду, надела длинную юбку, теперь та путалась в ногах. В такой ни побежать, ни наклониться. Придерживая рукой юбку, она одна вертелась среди мужчин, которые переругивались с Антоном Гайгалниеком. Он, как всегда, все знал лучше других. Сам еще недавно побывал на видземской стороне. И без Барбалы знает хорошо все, что творится на свете. В тех же Скриверах один умный знатный человек доверил ему большую тайну. Он знает… Факт!

— Хоть бы раз свою трещотку придержал! — рассердился Юрис Спруд и перешел на другую сторону улицы.

А на дворе Сперкаев, сидя перед избой на скамеечке, местная нищенка уже выкладывала свои новости. На нищенке был рыжеватый длинный мужской пиджак, из-под полы которого свисали клочья подкладки, иссиня-черная юбка, на голове — залатанная клетчатая косынка, обута Барбала в худые, поддерживаемые пакляной веревкой лапти. Через плечо висели две торбы: большая, в синюю полоску — для хлеба и серая поменьше — для другой снеди и всяких подаяний. Изодранный шерстяной платок Барбала положила на скамеечку рядом с собой. По увядшему, серо-бурому, морщинистому лицу казалось, что нищенка уже живет жизнью третьего поколения, хоть она в иной день и проходила по десять верст. Никто не знал, сколько Барбале лет, да и не пытался выяснить.

Но все знали: у Барбалы есть душевная рана — рожанский Казимир. Стоит назвать это имя, как у нее помрачается рассудок.

Все несчастья Барбалы начались с Казимира Дексниса, он стал ее нищенским посохом. Беда стряслась в молодости. Тогда Барбала, внебрачная дочь экономки рожанской панской мызы, наследовала от матери пять пурвиет хорошей пахотной земли у Бебрского затона. Овес рос там крепкий, как ива, у ржи в колосе вызревало по шестнадцать зерен, а лен давал такое волокно, что скупщик Борух, не торгуясь, платил самую высокую цену. К богатой наследнице стали ходить женихи — и молодые парни, и зрелые мужчины, у которых от упорного и тяжелого труда на ногах разбухли темные, налитые кровью жилы. Попытал счастья даже богач Юрка со Скунстниекского острова. Но Барбала всем отказывала, даже непьющим, работящим парням. Ей, видите ли, приглянулся Казимир Декснис, непутевый Казимир. Против ее выбора были все. Казимир — отпетый забулдыга, гуляка и волокита. В одном только их приходе четырем девицам пришлось по милости Казимира из волости бежать, чтобы на чужой стороне скрыть свой позор. Отправляясь на заработки, он и в чужих краях обманул не одну легковерную девчонку. Но Барбале на все это было наплевать. Она увивалась вокруг парня, где и как могла, вертелась до тех пор, пока не увлекла его. И вот Барбала в брачном венце стояла в церкви, а рядом с ней — Казимир.

На деньги, подаренные паном, Барбала у Бебрского затона поставила домик. Декснисы перешли жить туда. А спустя совсем немного времени внебрачную дочь рожанского пана, изгнанную, рыдающую нашли на дороге в деревню Старую. Сосед отвел Барбалу к мужу, пристыдил Казимира, пригрозил ксендзом, но это не помогло. Казимир теперь числился законным хозяином земли у Бебрского затона, и когда окружающие стали слишком надоедать, тайно продал хозяйство брату богатея Муктупавела и ушел по белу свету. Сказав больной жене одну только фразу: «Меня от тебя тошнит».

Барбалу приютила дальняя родственница. Ухаживала, кормила, пока не поставила на ноги. Родственница и знакомые ходили к уряднику, к ксендзу, просили вмешаться, чтоб обманщика заковали в кандалы, но уже ничем нельзя было помочь. Казимир исчез, а земля у Бебрского затона принадлежала новому хозяину.

Оправившись, Барбала стала ходить с торбой через плечо. Иногда помогала хозяйкам полоть огороды, осенью собирала ягоды и грибы, но только иногда. Скиталась по дворам, твердила молитвы и побиралась. Молилась в церкви за своих благодетелей и, заходя в деревни, отдыхая, рассказывала, что где видела, слышала и что нового в волости, в чулисовских округах.

Ни на больших ярмарках, ни осенью в церкви на исповеди не услышишь, не узнаешь столько нового, сколько могла поведать Барбала. А особенно в последние годы, когда повсюду одни неурядицы да смена порядков. И не только в Пурвиенской волости, по всей стране жизнь бродила, как тесто в квашне, которое, взойдя, вот-вот перевалит через край. В Пушканах газет не читали, потому что газеты стоили денег да и грамотных-то в деревне было раз два и обчелся.

Протиснувшись сквозь стайку детей, Тонславиха уселась рядом с нищенкой. Люди поймут, почему она так поступила. Может, в какой-нибудь другой волости стряслось такое же несчастье, как у Тонславов с Езупом? Может, и там собираются к мировому, чтобы поклясться, что парень, призванный чулисами в солдаты, не в своем уме?

— Ну как ты шла? Неужто всю дорогу босиком пробежала? Лапти-то совсем и не обносились.

— Я ведь умею плотно плести их, — застенчиво улыбнулась Барбала. — Деру лыко с трехлетних липок, очищаю, средние полотна наискось обрезаю. Лапти плести меня в детстве рожанский Гриван научил. Лапти у него чуть ли не пол-лета не продирались. В этот раз я, правда, все больше босиком шла. А к Геркановским горкам пришла, там на дороге глина от колес ссохлась, острая, точно роговица. Пришлось обуться.

— Так ты и в Герканах побывала? — Тонславиха подвинулась поближе. — А там что? Чулисы и там тоже сыновей вызывают к воинскому начальнику?

— Там — нет. Но у лютеран, за Крейцбургом, где богатые хозяева, у которых каменные хоромы и в земле, перед амбарами, погреба, где по воскресеньям на гулянках играют трубачи, там в солдаты идут. Парни в зеленых одеждах с медными пуговицами, ремни на груди, на плечах ружья. По дорогам ходят, пачпорта спрашивают, точно как раньше стражники. Порой соберутся вместе да начнут палить. Айзсаргниками называются.