Янис Ниедре - Деревня Пушканы

«Поди знай, который час теперь?» — Анна из-под ладони посмотрела на солнце. Она сидела на мешке, набитом соломой, рядом с матерью, спиной к лошади. В прошлое воскресенье, когда солнце сияло над самой вершиной сосны, что на горке деревни Гайгалниеки, было восемь часов. Сейчас, казалось, больше. Солнце уже слепит глаза, трудно наверх взглянуть. А есть люди, которые смотрят на солнце. Говорят, ученые наблюдают его при помощи подзорных труб и без них. Училась бы Анна в школе, и она, может быть, умела бы смотреть на солнце…

— Отец, может, мне осенью все же удастся в школу пойти? Если я оставлю Петерису свою долю наследства…

— Сперва добудь, что наследовать, тогда о своей доле и говори. Но-о, егоза, тащишься, как неживая! — Гаспар, встав на колени, принялся хлестать кобылку кнутом. Та подпрыгнула, вырвалась из ряда тихо катившихся повозок и, дергая телегу из стороны в сторону, увязалась за рысаками, впряженными в барские брички.

Гаспар догнал кучку пеших, шедших тропинкой сосняка, среди них и Антона Гайгалниека. Его можно было узнать еще издали: шел размахивая руками и гоготал во все горло. Завидев Гаспаров, Антон остановился.

— Здорово, тесть! Прокатишь? Факт!

Но Гаспар словно вдруг оглох и Анниного жениха не услышал. Промчался мимо, оставив Антона на обочине дороги.

Аня засмеялась. Так тебе и надо, Антоша! Будешь еще приставать ко мне!

Когда Упениеки подъехали к церкви, до начала богослужения оставалось еще больше часа. Достаточно времени побродить просто так, без дела. И только родители заговорили со знакомыми, как Анна проворно шмыгнула в маленькую калитку церковного двора. Помчалась вдоль длинной каменной ограды, быстро — вниз с горки, к ближней Пурвиене. К местечку — как говорили тут.

Пурвиена — что-то вроде маленького поселка, не больше трех-четырех латгальских деревень. Как и в деревне, по ее центру проходит единственная прямая улица, правда, вымощенная булыжником. Кое-где от большой улицы ответвляются короткие переулки, упирающиеся в огороды горожан или межи крестьянских полей. Лавки, уличная торговля и мастерские ремесленников расположены только на Большой улице, которая начинается у трактира Сполена, возле самой дороги на Даугавпилс (у Сполена можно на господский манер выпить рюмку водки или кружку пива и закусить колбасой или жареной рыбой с булкой), и упирается прямо в Рижское шоссе. Как обычно по воскресеньям, когда жители окрестных деревень стекаются в церковь на богослужение, двери всех лавок открыты настежь, и стоящие на крыльце лавочники зазывают прохожих.

«Сюда-сюда! Заходи! У меня самый хороший товар. Самый хороший и самый дешевый!»

Анна остановилась перед витриной. В буром домишке помещалась лавочка, торговавшая мелкими товарами, книгами, изображениями святых. Тут продавались косынки, средства от глистов, гармошки, балалайки, ремни с медными пряжками, голубая и розовая бумага — цветы делать, конверты с синими голубками в верхнем углу и большие листы бумаги для прошений. Можно было приобрести молитвенники, четки. Единственная лавка в Пурвиене, снабжавшая католиков ближайших общин всем необходимым.

Однако эти святыни предлагал не единоверец, а пришлый человек, из Видземе, балтиец Крусткалн. Нехорошо, конечно, было, что католики вынуждены покупать у нехристя-иноверца. Но другой лавки в Пурвиене не было. К тому же у Крусткална все необходимое имелось в большом выборе, а торговаться, сбивать цену было принято до потери сознания. Хоть полцены сбавляй — тебя за дверь не выставят. Помимо всего, Крусткалну благоволил ксендз. Больше того, советовал верующим не покупать изображения святых и четки у старичка из Прейлей, который в базарные дни раскладывал в палатке на подстилке свой товар: крестики с цепочками, лики чудотворцев, ладанки, четки.

Убедившись, что знакомых поблизости нет, Анна припала к стеклу витрины. Так повелось еще со школьных лет. Девочки, приходя в местечко, имели привычку припадать к окнам лавок. Правда, больше к таким, где выставлены конфеты в ярких обертках; желтые, как цветы калужницы, ленты; крохотные зеркальца в красных и блестящих оправах и другие соблазнительные вещички.

В витрине лавки Крусткална можно было любоваться всевозможными бумажными цветами, кукольными головками, лентами и книжками катехизиса, которые, точно маленькие кирпичики, лежали грудами, чуть не наполовину закрывая часто читаемую на крестьянских дворах книгу «Душа человека и дьявол». Чтобы привлечь внимание прохожих к любимой книге, выведенная на клочке бумаги черная стрела указывала на обложку с изображением разных добродетелей и пороков: веры, смирения, дружбы, прилежания, порядочности и нечестивости, высокомерия, лукавства. Пороки в душу человека вселял сам князь тьмы Вельзевул с трезубцем в руке. Все это Анна видела и раньше. Но сегодня она обнаружила кое-что новое. Две книги: «Сказки» в грязно-желтом переплете и книга «Джунгли», на серой обложке которой в красном углу был нарисован черный, согбенный человечек.

Знать бы, про что там… Анна сжала лицо ладонями. Должно быть, светские книжки. «Сказки» уж наверняка святыми притчами не назовешь. А «Джунгли»? Она такого слова еще и не слышала. Джунгли… Джунгли… Что это могло означать? Книга написана по-балтийски… Может, что-нибудь из премудростей высшей школы? А что, если купить ее? В затянутом на платочке узле спрятаны полтора рубля. Она выручила их за тайно проданные Иоське щетину и конский волос. Дома про эти деньги никто не знает. Ничего страшного, она их как добыла, так и потратит. Только не слишком ли дорогие эти «Джунгли?»…

Заметив, что Анна все не отходит от витрины, лавочник вышел на крыльцо. Стройный шустрый лысый человек с испитым лицом.

— Хочешь купить что-нибудь?

Анна оторвалась от витрины.

— Нет, я так просто…

— Почему — так просто? Заходи, потолкуем!

— Да не надо!

— Посмотреть денег не стоит — смелей! — Крусткалн попятился обратно в лавку. — Что дать? Бумагу на цветы? Ленты для волос?

— Ленты для волос не надо… Я хотела бы книгу.

— Книжку отречений?

— «Сказки» или эту, «Джунгли».

— Смотри-ка! Высоко берешь. Ну что ж, на, взгляни!

Девушка повертела в руках одну книжку, другую. «Сказки» — тоненькая тетрадка на латгальском диалекте. «Джунгли» — пухлая книга, напечатанная по-балтийски.

— Верно, дорогие очень?

— «Сказки» полтинник.

— Ой, как дорого! А эта сколько?

— Рубль семьдесят.

— Тогда ничего не получится… — Анна стыдливо отступила. — У меня полтора рубля всего-то.

— Плохо дело. — Крусткалн костлявыми пальцами приглаживал загнувшиеся углы книжных обложек. — Самим в рубль шестьдесят пять копеек обошлась. А еще из Риги железной дорогой везли. Хорошую вещь даром отдать не могу. Так и разориться недолго.