Виктор Попов - Один выстрел во время войны

— Черт с тобой, с твоими побуждениями. Мне все равно, лишь бы нога поскорее зажила.

— Тебе все равно, а мне далеко не безразлично! — уже завелся Павловский. — Я прошу в акт мою фамилию не заносить. Вы тут между собой как хотите, а я ни при чем. Документ, не просто памятная записка!

Поморщился Карунный, вздохнул. Он встретил возвращавшегося Петра Ковалева с полевой сумкой в руках, достал тетрадь и вырвал из нее двойной лист.

Покончив с актом, Карунный предложил подписать его.

Бородулин, Уласов, Ковалев один за другим поставили свои закорючки.

— Вы не приготовили мне поручения? — спросил Павловский. — Я готов, Семен Николаевич.

— Отлегло? — взглянул на него Карунный. — Возьмите рабочих, нивелир, уточните отметки на нашем участке трассы. Многие изыскательские и проектные работы здесь ведутся одновременно со строительством дороги. Спешка. Нельзя допускать неточности.

— Ясно, Семен Николаевич. Инструмент в палатке, а как с рабочими?

Карунный взглянул на Даргина, на Ковалева.

— Вот они. Тем более не новички с вами будут, промеры дна реки вместе делали.

Петр Ковалев откровенно зевнул, ладонью закрыл рот. Дмитрий Даргин локтем толкнул его в бок:

— Пойдем?

— Куда? Рейку ему таскать или треногу?

— Землю ковырять, дурень! Нечего отираться тут.

Они постояли немного, словно в ожидании особой команды, потом, как на прогулке, медленно направились к своей канаве.

— Что делать, Семен Николаевич? Они не подчиняются!

Ковалев и Даргин услышали, оглянулись.

— В чем подчиняться? Кому? — через плечо, небрежно спросил Дмитрий. — Нам никто ничего не приказывал, это ваш разговор, а мы сбоку припека… — И по-прежнему вразвалочку пошел вместе с Петром.

— А военная дисциплина?! Забыли?.. За такое дело полагается… — вдогонку кричал Павловский.

— Успокойтесь… — перебил его Карунный. — Военная дисциплина не исключает внимательное отношение к подчиненным. Вы не знаете, почему они не хотят работать с вами? Жаль, следовало бы знать.

— Сейчас не до философских рассуждений, Семен Николаевич. Получается, без рабочих я должен уточнять отметки?

— Почему же, с рабочими. Но сегодня, вероятно, ничего менять не стоит, а завтра — посмотрим.

— Снять пару добросовестных человек с рытья выемки, и все! Тут и менять нечего.

У Карунного на щеках заходили желваки.

— Позвольте мне знать, кого снимать с рытья выемки и когда. В данном случае в советчиках не нуждаюсь.

— Отлично! Прошу извинить. Что же мне делать сейчас? Исполнять роль могучей землеройной машины?

— Эх вы… — Карунный горько покачал головой. — Могучая… Коли поступили в мое распоряжение, то нечего фыркать. Ройте выемку. Именно вам я напоминаю о военной дисциплине. Мой приказ прошу не обсуждать.

Павловский будто ком проглотил. Ему не терпелось наговорить грубостей: ведь его направил Гудков не землекопом, во всяком случае о роли рядового рабочего не было речи, а здесь Карунный как повернул? «Ничего, мы еще посмотрим», — утешал Павловский себя по пути к месту работы.

На ночь он лег в стороне от палатки и от рабочих, спал, уткнувшись лицом в сложенные накрест руки. Утром удивился: как лег, так и проснулся, — в той же позе.

Зачерпнул из деревянной бочки воды, умылся и пошел к выемке. Его окликнули. Глянул — Захаров машет рукой, дескать, погоди.

Пока тот дотащился, Павловский успел осмотреться. Многие рабочие уже приступили к рытью, кое-кто еще умывался. На участке бригады Бородулина возвышался Карунный. Солнце не взошло, но было светло от золотисто-белого неба; на его фоне распорядительный начальник участка казался темной живой скалой.

— Не могу без дела, вот какой грех, — сказал подошедший Захаров.

— За чем задержка? — взглянул Павловский на его обвязанную ногу. — Становитесь в выемку и копайте.

— Попробовал, да Карунный прогнал. Говорит, иди на более легкую работу, к тебе то есть.

— Ко мне?! С больной ногой… Да у меня целый день бегать надо…

— Чего не знаю, того не знаю. Сказал — иди, я и притопал. И еще сказал, людей с траншеи снимать не намерен, говорит, и так землекопов мало, а там, говорит, потихоньку как-нибудь…

«Совесть заговорила… — подумал Павловский. — Значит, отстранил от роли землекопа». Но тут же представил, что за работа с одним человеком, да еще с каким. Чуть ли не с инвалидом!..

Постоял, ругнулся в душе он и пошел в палатку за нивелиром и полосатыми рейками.

Помощник из старательного Захарова получился неважный. Стоять с рейкой и держать ее прямо он мог, но таскать… Заставить можно, ты рабочий, обязан, а Павловский за весь день не решился на такой приказ: жалел больного. Пришлось самому по десять раз пробегать по одному и тому же нивелирному ходу.

К вечеру он передвигался устало, ноги еле подымались над заросшими травой бороздами. «Нет, Карунный все-таки издевается…»

Он злился и еле дождался конца рабочего дня. Уже в темноте вошел в палатку, посмотрел на Карунного (тот был один), сел на табуретку.

— Семен Николаевич, так поступать со мной… нехорошо.

Карунный отодвинул ведомость работ, выполненных каждой бригадой.

— Вы о недостатке рабочих?

— Об этом тоже.

— Понимаю вас, понимаю, трудно. Скажите, если бы сегодня недосчитались шести — восьми кубометров вынутого грунта, это как? А они, шесть — восемь кубометров, вынуты. — Карунный постучал пальцем по ведомости. — Вынуты, потому что два человека были заняты на земляных работах, а не с вами, не с рейками.

— Значит, на завтра изменений у меня не предвидится?

— Нет.

Павловский, не моргая, смотрел на вздрагивающее пламя коптилки.

— Еще вот что, Семен Николаевич. Я все-таки в недавнем прошлом начальник строительно-восстановительного участка. Как и вы, на равных, так сказать.

— Что из того?

— А то, Семен Николаевич, что как коллега могли бы пощадить мое самолюбие. Заместителем своим взяли бы, еще что-нибудь придумали бы… Это по-человечески, по-доброму, а так получается у вас… как-то не так… Карунный еле сдержал себя.

— Самое, как вы говорите, «по-человечески, по-доброму» — это как можно скорее построить фронтовую дорогу. По-доброму и по-человечески по отношению ко всей нашей армии, ко всему народу. Судите, как вздумаете, мои вроде бы громкие слова. Но это так! Во имя этого ни перед чем не остановлюсь. Знаю, многие так же настроены. А что вы предлагаете? Придумать вам должность, пощадить ваше самолюбие… Эх вы!..

Он разволновался.

— Ладно, не стану распространяться. Не поймете, не почувствуете… У вас свое…

— Чурбан с глазами, судя по вашему определению.

Карунный пропустил мимо ушей его слова.

— Завтра возьмете одного Захарова. Будете заниматься отметками. До свидания.