Виктор Попов - Один выстрел во время войны

Рыбин ушел, а Митька сидел как оглушенный. В сельсовете известно насчет дубков… О приговоре суда не забыли…

Подошел день об учебе задуматься. Утром решил сходить в школу, в учительской должен кто-то быть. Вместе с Рыжим они пришли в свой класс.

Вроде бы не с ними это было: и школьный визг на переменах, и подзатыльники соседу по столу украдкой от учительницы, и кнопки остриями вверх на сиденьях у девчоночьих столов. И даже события лета — мед Павла Платоныча и народный суд — все это было не с ним, они будто бы со стороны за всем наблюдали.

Место Кучеряша за столом будет пустовать. Митька перехватил взгляд Рыжего. Он тоже смотрел туда, где должен был сидеть Кучеряш. Кто займет это место? Он же поправится, Кучеряш, притопает на занятия, а тут — здрасте… Надо заранее сказать учителям, чтобы никого не сажали. И Даргин с Рыжим постучались в учительскую. Никто не ответил. Зато через какую-нибудь минуту дверь сама открылась, и перед ними возникла школьная техничка с тряпкой в руке.

— Вы чего? А-а, это вы… разбойники…

— Нам бы кого-нибудь из учителей.

— Все в районе, все на августовском совещании. Как же это вы? Как же свово товарища…

— Не ваше дело! — огрызнулся Даргин.

— Как это не мое? — подступила техничка поближе и начала сматывать тряпку в клубок. — Да вас надо гнать с порога, не только в учительскую пускать!

— О-о, разошлась, — махнул Рыжий рукой и направился к выходу.

Она еще что-то говорила вслед, но ребятам уже было не до нее. А ведь могут в школу не пустить! Прощай тогда и девятый, и десятый класс.

— Ну как? — вздохнул Митька, не глядя на Рыжего.

— Чего уж… как, — жевал тот откусанную стебелинку. — Посадили бы уж, легче, может, было бы.

— Ты прав, — прокряхтел Митька, хотя знал: нет, не прав. Суду виднее. И все-таки Рыжий прав, как ни верти. — Мне кажется, когда я на улице, то все смотрят только на меня. И разговаривают только обо мне.

— Знаешь, и у меня то же самое.

Они долго стояли у порога школы. Техничка вымыла пол в коридоре, начала убирать военный кабинет, а им все казалось, что она стоит за дверью и ждет подходящего момента, чтобы отмутузить каждого мокрой тряпкой.

Станция Раздельная.

От чего ушел, к тому и пришел. В селе Луговом на глаза не попадались следы войны, не было разрушений, воронок, покореженной военной техники. Запустение, только и всего. Думал Федор Васильевич, отойдет сердцем, глядишь, нормальным человеком станет. Не суждено, как видно.

Станционный поселок будто вчера пережил налет бомбовозов. Вот они — черные свидетели пережитого. На месте дома закопченная труба, прикипевшая к кирпичной рухляди оголенной и потому беззащитной печи. Около бывшего дома пахло сажей и глиняным крошевом сухой штукатурки.

Напротив разрушенного дома — раскромсанные остатки длинноствольной зенитки. Валялись ящики, гильзы, колесо и оглобли повозки, на сучках искореженной яблони обвисли куски зеленого брезента с черными прожженными дырами. Наверно, под яблоней располагалась палатка. По всей улице воронка на воронке. Федор Васильевич обходил их, заглядывая в пыльную глубину. Комья земли, битый кирпич, разломанные куски железа и осколки, поблескивавшие рваными краями.

С каждым шагом по пристанционному поселку все вокруг становилось сумрачнее и тяжелее. Правильно ли сделал, что приехал сюда? Не податься ли на восток, где даже не знали светомаскировки? Эту мысль он гнал от себя. С каждым днем фронт откатывался все дальше на запад, значит, скоро должна быть свободной и его Васильевка. Тогда ничто не удержит его ни на востоке, ни на западе. А отсюда ближе добираться, быстрее попадет к родным, если они живы. Нет, на восток он не поедет.

На перекрестке улиц когда-то возвышался двухэтажный дом. Уцелела одна только стена, уличная. Бомба взорвалась во дворе, сарай раскидало, а дом сломался, осел и ополз, загромоздив обломками въезд во двор. На прежнем месте осталась лишь парадная стена, ее, наверно, поддерживали в порядке с особым вниманием (парадная!), часто ремонтировали, вот она и осталась. Первый этаж был кирпичным, с толстыми стенами и узкими, без стекол окнами, второй этаж деревянный, из голых неоштукатуренных бревен. Если дунет безудержный степной ветер, не выстоять этой стене, избави боже кому-либо находиться в это время поблизости с нею.

Ее было видно со всех концов поселка. Федор Васильевич прошел один перекресток, второй, а все оглядывался, словно боялся потерять из вида эту пустоглазую стену.

Вдруг кольнуло в сердце. Почувствовал слабость, ноги обмякли. Он прислонился спиной к стволу корявого клена, рукавом гимнастерки вытер со лба холодную испарину. Этого еще не хватало, сердечного приступа. Неужели надо думать о госпитале? Опять он поднял глаза на одинокую сумрачную стену. С глухой, мучительной до тошноты болью всплыл перед глазами один из последних его боев.

Их батальон защищал примерно такой же поселок. Больше половины бойцов легло в первые же дни. На отдельных пулеметных гнездах не осталось ни одного человека.

Федор Васильевич из своего окопчика видел краем глаза, как серо-зеленые согнувшиеся фигуры разобщенными группами подбирались к кусту боярышника на пригорке. Он бросился к соседнему гнезду. Так и есть: один боец нелепо уткнулся головой в дно окопа, Федор Васильевич даже имени его не знал, хотя служили в соседних взводах, при встречах раза два угощали друг друга махоркой, только и всего. Еще один боец, это был Борис Поздняков из Борисоглебска, первый номер, словно улыбался замерзшими, широко открытыми глазами, лежа навзничь рядом с пулеметом. Федор Васильевич стащил Бориса в окоп, с трудом разжал его пальцы, высвобождая пулеметную ленту. Она была едва начата. Борис хорошо приготовился для встречи врага: гнездо оборудовал на удобном месте с отличным обзором местности, замаскировал веточками, но даже ленту не успел израсходовать.

Куст боярышника будто бы стал ближе и шевелился, то ли от ветра, то ли от скопившихся немцев. Может быть, и не шевелился, но Федору Васильевичу так показалось. Он не видел, падали немцы или нет, да и самих немцев не отличал от блеклой травы на выжженном пригорке. Только и запомнилось, как с боярышника резко срывались мелкие листья.

Возиться с новой лентой было некогда: напротив вырытого своими руками гнезда опять запрыгали перебегавшие по полю фигурки. Он споткнулся, глянул под ноги (вот кстати!), схватил железную коробку — и к своему пулемету. У него там все есть, все заготовлено впрок, но потребуется время, пока достанешь, а здесь — пожалуйста, готово! Как вовремя прибежал… Осмелели, сволочи, заиграли автоматами, дразнили, наверно, — стреляй, вот мы, вот наше оружие, попади. А возможно, и не дразнили. Готовились. Бой для них тоже не забава. Никто в них не стрелял — некому было. Но когда вскочил первый же немец в сторону Федора Васильевича, он нажал…