Виктор Попов - Один выстрел во время войны

— Ложь! — вскочил Дмитрий. — Мы с Ковалевым сами приехали сюда! Сами… Никто нас не звал…

— Это вранье, — подтвердил раскрасневшийся Петр. — Мы сами пришли…

— А все остальное тоже вранье? — запальчиво бросил Павловский и сел.

В вагоне-общежитии стало тихо. Большинству рабочих было неловко, и они старались не смотреть друг на друга. Петр и Дмитрий готовы были заплакать от обиды, но сдерживались и кусали губы. Бородулин надламывал в пальцах тонкую щепочку. Федор Васильевич немигающе смотрел перед собой на загрязнившиеся рейки пола.

— Зачем ты это сказал? — шумно вздохнул Карунный. Он подался вперед и наклонился, чтобы лучше видеть Павловского.

— Я выложил правду!

— Заче-ем? Вот бы разобраться. Ее ведь, правду, выкладывают для какого-то дела. Это не на все случаи жизни.

— Главное, я не лгал и лгать не намерен. А если молчать, это лучше? Не будет ли это дезинформацией?

— Ты или не понял меня, или не хотел понять. Тут уж дело, конечно, твое…

— Ну, товарищи, хватит спорить, — остановил Карунного начальник службы Гудков. — Спасибо за откровенную беседу. Прежде всего насчет Уласова. Нельзя его назначать начальником участка. Во-первых, здесь нужен специалист, а он… совсем не то. Во-вторых, если бы Федор Васильевич был специалистом, то все равно я бы не подписал приказа. Мне далеко не безразлично то, что его освободили с прежнего места работы. Не вдаюсь в детали почему и так далее. Но факт есть факт, этого достаточно.

Начальник службы окинул взглядом весь вагон-общежитие, начал застегивать шинель.

— Приступайте к работе. Павловского и Карунного попрошу поехать со мной. До свидания.

Дружно застучали каблуки по полу, едко потянуло дымом самосада. Выйдя из помещения, рабочие столпились у лестницы. После такой беседы им не хотелось идти на заснеженный путь. Мимо них, будто никого не замечая, прошел начальник службы, потом — Павловский и последним — Карунный.

— А мужик-то был… ничего, — кивнул головою в сторону Карунного Бородулин. — Поработать бы с ним еще.

— Может быть, не снимут? — спросил кто-то из толпы.

— Вряд ли удержится. Кого теперь назначат?

— Да не все ль равно?

— Ого как еще не все равно… Павловского, наверное. Видали, как петушился.

— Не-е, куда ему. Молод больно. А что, Федор, ты справился бы?

Уласов отмахнулся.

— У меня нос не туда завернут.

— Ну, мужики, потопали в новый кон. — Бородулин поднял на плечо тяжелый путевой ключ. За ним гуськом потянулись рабочие.

Вечером после ужина бригада ложилась спать раньше обычного. Укладывались молча. В печке трещали старые, мелко поколотые шпалы, тоскливо перекликались на путях два сиротливых маневровых паровоза.

Погасили керосиновую лампу, стоявшую на полке у стены перед дверью. На потолке заплясали красные блики от раскалившейся печки. Петр не отрывал взгляда от их постоянно изменяющихся очертаний. Они походили то на огненный, мчавшийся в тумане паровоз, тона тупорылую дрезину с гружеными платформами, то на обрывистую гору в Евстратове, наплывавшую на весь потолок и неожиданно смываемую набегавшей темнотой.

Он не мог уснуть. Встал, свесил босые ноги.

— Ты чего? — прошептал Дмитрий.

— Да так…

— И я не могу.

— Петь, Ковалев, это ты там? — заскрипел Бородулин простуженным голосом. — Ты бы сказку какую-нибудь. Может, убаюкаешь…

— Сказки я не люблю.

— Ну про эту, как ее, Мэри-княжну. Чем у них дело кончилось?

— И про Мэри-княжну не стану говорить. Я не дите, чтоб школьные учебники пересказывать.

— Ну, дело твое, — обиженно пробормотал Бородулин. — Если не дите, то вообще можешь в старики записаться.

Дмитрий тоже встал, перебрался к Петру. Они сидели молча, чувствуя тепло друг друга и холод, ходивший по полу. Перед их глазами мрачной чернотой пустовала неразобранная постель Тимофея.

— Вот так-то… — еле слышно вздохнул Петр.

По вагону зашлепали босые ноги. Белым привидением в нательном белье подошел Федор Васильевич.

— Мне тоже не спится…

— Ребята, вы чего? — донесся опять голос Бородулина.

— Не спится, — ответил за троих Федор Васильевич.

— Зажги свет, — приказал бригадир.

Оказалось, в вагоне-общежитии никто не уснул.

— Давайте помянем ребят. — Бородулин уже при свете натянул штаны. — Тут Алевтина оставила…

Вокруг длинного, в три доски стола с ножками крест-накрест собралась вся бригада. Бородулин достал две сине-зеленые бутылки и стукнул по столу железной кружкой.

— Наливай. Будем по очереди. Закуски, правда, никакой.

— Обойдемся. — Федор Васильевич наклонил бутылку над кружкой и выпил первым. Он смотрел на не разобранную для ночлега постель Тимофея, и ему до нестерпимой боли в груди хотелось что-то сказать человеку, который должен быть здесь, на этой постели, но слова остались невысказанными, ибо их некому было слушать. От ощущения полной безысходности давило сердце, сплошною темнотой кутало и раскаленную печку и весь вагон.

Глотнул из кружки Бородулин и сразу же сморщился, в глазах у него защипало, он резко отвернулся от стола.

Попытался сделать глоток Петр. Он подумал о вечной памяти Тимофею, тут же пришла мысль: о какой памяти разговор, когда фамилию погибшего не знает как следует, то ли Бурмантов, то ли Бармантов. Все собирался спросить у него об этой фамилии… Теперь не спросишь, никто не разъяснит. Петр не мог простить себе этого. Он подержал у рта кружку, но пить не стал. Дышать ему стало трудно, он поставил кружку и побрел к своей кровати…

На другой день вернулись Карунный и Павловский; бывший начальник строительно-восстановительного участка стал бригадиром еще не созданной бригады, Павловский занял его место. Карунному сказали, что пока поработает вместе с Бородулиным, а когда наберут людей, тогда и начнет бригадирствовать самостоятельно.

Павловский уже в роли начальника объявил в вагоне-общежитии, что в Раздельную ожидается прибытие большого строительного подразделения. Вместе с новичками всему участку придется восстанавливать железнодорожный мост. Работа предстоит большая, и вопросы дисциплины, строгого соблюдения правил безопасности на участке приобретают первостепенное значение, особенно после трагического случая…

Голосок Павловского был тонким, неуверенным, говорил он как на школьном экзамене, что полагалось, то и говорил; ни одного слова от себя или о своих размышлениях. Все от имени высшего руководства. Он будто бы извинялся: это не я сам себя назначил начальником участка, это не от меня исходит участие в восстановлении моста, я тут ни при чем, так что остаюсь прежним, — с вами, хотя и повышен в должности…

Вскоре Павловский ушел. Карунный осмотрел вагон-общежитие.