Виктор Попов - Один выстрел во время войны

— Слышь, парень, Михаила Кукина не встречал?

— Кого?

— Кукина Михаила из Тюковки?

— Нет, не слышал о таком.

— А мой нигде не попадался на глаза? Высокий такой, с усами, Баутин Василий.

— Эй, парень, ты случайно не из Лебяжьего? У нас все ребяты такие бравые. Муженек мой, Гонтарев Анатолий, похож на тебя. Писем давно не шлет…

— Так это ж я, наверно, буду Гонтаревым.

— Не скаль зубы. Я прошу, не встречался?

— Может, и встречался. У каждого не будешь спрашивать фамилию. Такое столпотворение…

Многие женщины не подходили к вагонам, им уже некого было искать.

Из открытой двери головного вагона донесся удивленный голос:

— Гляньте, это ж Раздельная!

Раздался дружный гогот.

— Проснулся, мужик…

— Долго шинель одевал…

И опять тот же удивленный голос:

— Товарищ командир, это моя Раздельная! Я жил тут, работал. Моя жена здесь! Разреши на несколько минут… Догоню, ей-богу, догоню, я все тут знаю.

Без вещмешка, в надвинутой на затылок новенькой шапке и в незастегнутой новенькой шинели из вагона выпрыгнул Никита Самофалов. Он быстро огляделся и закричал, обращаясь к женщине в черной шубейке:

— Бородулин где-то должен быть, бригадир! Где бригада его?

— Тут народу много… Не знаю Бородулина.

Он увидел группу людей у выхода из южного парка и бросился к ним. Радостно замахал руками, узнав по бушлату Федора Васильевича.

— Тыловая крыса!.. — кричал он во весь голос. — Паразит чернопузый!..

Почему «паразит» да еще «чернопузый», Никита и сам не ответил бы. Он с разбегу бросился в объятия Федора Васильевича, как самого родного человека.

— Как вы тут?! Живые?..

— Мы-то ничего… Ты-то как?..

— Видишь, видишь! — торопливо указывал Никита на свое обмундирование и на красную звездочку на шапке. — Разобрались, кто я такой… Тюрьму фронтом заменили… В штрафной роте я… — Он беспокойно смотрел то на Бородулина, то на уставившихся на него Петра и Дмитрия. — Алевтина где? Как она?..

— Не беспокойся, жива-здорова. У моста работает, путь для крана готовит. Туда много людей собрали.

— Ну спасибо! Я успею… Рад был встретиться… Я успею! Напишу вам…

Самофалов бросился в сторону моста. Полы его шинели разлетались серо-зелеными крыльями, ноги утопали в снегу, когда он перескакивал с одного пути на другой через вытянутые вдоль рельсов снежные горы. Его перебегающая станцию фигура становилась меньше и меньше. Вдруг резкий паровозный гудок взвился над главным путем. Никита сделал еще несколько шагов, потом замер на белом, еще не тронутом лопатами снегу и огорченно развел руками. Несколько секунд он стоял на месте, глядя то в сторону моста, то в сторону эшелона. Гудок повторился. Машинист явно торопил, зазывая обратно бежавшего бойца. И тогда Никита вяло повернулся, боком, словно со связанными ногами, перелез через снежный навал. Вскоре он скрылся за паровозом.

Поезд тронулся с места, скорость набирал медленно. Длинная вереница вагонов изогнулась на выходе со станции. Путь пролегал вдоль поймы в сторону Евстратова и Пуховки по самому горькому для Самофалова участку железной дороги.

Он стоял у полуприкрытой двери. Ждал, когда колеса простучат по последней стрелке. Качнуло вагон, проплясали колеса. Теперь, как ни пытайся, не увидишь ни Алевтины, ни Раздельной. Он забрался на нары и отвернулся к стенке. Больше ничего не хотел видеть. Лишь напряженная мысль не отрывалась от пробегавшей за вагоном местности. «Еще не Евстратово… Петарды были на Раздельной… Здесь мы еще спали…» Никита зажал уши руками, когда вагон застрекотал по одной стрелке, затем по другой…

— Сходи расскажи, вот радости будет! — крикнул Бородулин Федору Васильевичу. — Мы одни пока поработаем.

Федор Васильевич охотно согласился. Именно ему в первую очередь обрадовался Никита, видимо, он и должен принести Алевтине добрую весть. Даже заулыбался, когда представил обрадованную Алевтину. А в сердце — тоска. Будто вместе с Никитой, со всем воинским эшелоном должен был уехать и он. Мог бы вместе с этими ребятами входить в свою Васильевку…

Рабочие строительно-восстановительного участка разбирали подход к мосту. Вся широкая, для двухпутного участка, насыпь была голая, без снега, ветер в метелевые дни срывал отсюда даже тонкие наносы. И с одной и с другой стороны насыпи внизу было так много снега, что у разросшихся ив виднелись одни верхушки с венчиками пожухлых, не успевших отлететь листьев.

На этой широкой насыпи был разбит поезд. Часть состава сползла, исковерканная и ставшая бесформенной, некоторые вагоны, устоявшие на колесах, сгорели, и только обугленные скелеты загромождали путь. Во многих местах развороченные рельсы щетинились рваными концами.

Алевтина со своей напарницей тянула трос от лебедки, когда ее позвал Федор Васильевич. Она испугалась. С чего бы потребовалась да еще среди дня?

— Тяни одна, — бросила Алевтина конец троса. — Что-нибудь стряслось?

— Не волнуйся, все у тебя хорошо, — улыбался Уласов от распиравшей радости.

— Господи!.. — облегченно выдохнула Алевтина. — Ну так чего ж тебе надо?.. Людей бы хоть побоялся, судачить станут. Иль ко мне потянуло?

— Перестань…

— А чего переставать? Дело житейское. О себе скажу: когда мужик был рядом, свой мужик, да когда он в полном благополучии был, тогда и, прямо говоря, тебя заметила. Вот такая уж я. А теперь в голове ничего не держу. Понял? И тебе не советую. Не такое сейчас время.

— Перестань! Не за тем я пришел…

— Не перестану. Чтоб знал: никаких шашней у нас не будет. Муж мучается, а я разгуливать стану… Никакая нормальная баба не пойдет на это, если мужу плохо.

— Аля, я сейчас видел Никиту.

Алевтина запнулась, тупо уставилась на Федора Васильевича. Он рассказал о воинском эшелоне.

— Федор… Брешешь ты, как паразит!..

— С чего ты взяла? Шинель новая, шапка со звездочкой, как у всех. Он тебя искал… Побежал к мосту, а тут как раз гудок, отправление…

— Худой?

— Да нет… Нормальный… Даже посвежел, на мой взгляд…

— Федор! Федор… Не рви душу! Это правда?

Увидела, как у Уласова задергалась бровь и он обиженно отвернулся, только тогда поверила ему.

— Бабы-ы!.. Мой Никита на фронт сейчас поехал! Бабы… — Алевтина больше не видела Федора Васильевича. — Глухие вы, что ли?! Никита мой военным стал, на фронт поехал с этим вот эшелоном! — Она рукою показывала в сторону камыша в пойме реки, в сторону уходящей на запад железной дороги. Терпения не хватило в ожидании ответных расспросов, и она сама бросилась к людям. — Никита мой воевать поехал!..

Когда Уласов вернулся в бригаду, Бородулин, усмехаясь, спросил:

— Как Алевтина? Расцеловала небось?

— Не поверила вначале. Мораль начала читать, зачем, дескать, приперся.