Виктор Попов - Один выстрел во время войны

— Вы машинист? — обратился он к мужчине в поблескивающей от мазута телогрейке и в такой же шапке. — Распоряжение Гудкова: когда главный путь будет пригоден для движения, поедете к южному парку. Там заберете порожние вагоны и переставите их в тупик. Сколько вагонов приготовит бригада Бородулина — все поставите. А потом и сами останетесь с ними. Будете отапливать. Ясно?

— Чего ж неясного, — устало ответил машинист. — Смену подберите мне… Сколько суток без смены. Пора уже передохнуть.

— Обязательно сменим! Но вы смотрите не бросайте паровоз, дождитесь сменщика.

По пути к южному парку он поторапливал с очисткой главных путей то одну группу женщин, то другую.

— Начальник, — шепнула Катерина, указывая глазами Дарье на приблизившегося Павловского.

— А ты откуда знаешь? — усомнилась Дарья.

— Танька сказывала. Он один тут в белом полушубке.

— Ты гляди-и… — подивилась Дарья. — Какой молоденький, а уже начальник.

— Давайте, дорогие гражданочки! — запыхавшись, проговорил Павловский. — Постарайтесь поскорее… Срочно путь требуется…

— Да мы и так уж почти без отдыха, — ответила Катерина.

— Вот-вот, так и надо. Очень срочное дело…

Павловский был уверен теперь в добром к себе расположении Карунного. Внешняя грубость — напускная, не может быть тот иным. А душу свою он не изменил. Золотой человек Семен Николаевич!

Бригада Бородулина выкатила еще один вагон. Дела здесь шли успешно, и Павловский свернул в сторону тупика. Ничто не приготовлено для стоянки вагонов! — ужаснулся он. Стрелка утонула в снегу, путь не расчищен, междупутье в сплошных горах. То ли это было нагромождение хлама от разбитых во время бомбежек вагонов, то ли загрязненный путевой балласт, сдвинутый после ремонта колеи, но не убранный.

Чтобы не обременять людей дополнительной работой, он решил сделать лицевой стороной вагонов ту, что была обращена к поселку. Здесь у путей было ровно, и никакой расчистки не требовалось. Людям выходить из вагонов будет легко. Как высвободится любая бригада, он сразу поставит ее на эту вот стрелку и вообще на весь «объект».

Павловский даже не заметил, что начал именовать станцию тем словом, что и Гудков во время разговора по телефону. «Золотой человек Семен Николаевич!..» Снежные завалы уже не казались такими огромными, чтобы не справиться с ними. Бригада Бородулина с дружными криками выкатывала на руках из южного парка очередной вагон. И эта работа виделась Павловскому самой обычной, нетрудоемкой. Уверенность в успешном размещении людей, в выполнении приказа Гудкова росла с каждой минутой. «Вставай, страна огромная…» — напевал Павловский, прикидывая, где он отведет место для инструментов и для паровоза…

Рабочий день у него опять закончился позже всех. В столовой, как и в прошлый раз, ждали его одного. Павловский разделся, вымыл руки над ведром у двери. Когда сел за стол, Таня принесла горячий суп.

— А-а хорошо!.. — потер он ладони. — Здравствуй, Таня Шаламова…

Ему было радостно от успешной дневной работы, от тепла в столовой, от одного вида горячего дымящегося супа, оттого, что обслуживала его красивая девушка.

— Садись, будем ужинать, — неожиданно для себя предложил Павловский.

— Спасибо, я поужинала, — растерялась Таня.

— Не капризничай! Наливай себе и давай-ка вместе…

Она ушла на кухню и оттуда, выглядывая, следила, когда подавать второе.

Павловский начал есть. Но вдруг он положил ложку рядом с тарелкой и окликнул:

— Где же ты?

Пришлось выйти из кухни. Таня взяла табуретку, села за стол.

— Я, честное слово, поужинала. Так что спасибо…

— Ладно, поужинаю один. В следующий раз будем вместе. Хорошо?

— Хорошо, — засмеялась Таня.

Ей было странно, что такой большой начальник, как Павловский, хочет есть с ней за одним столом. И не такой уж он строгий, даже совсем не строгий… «Бойся начальников, слушайся начальников!» — напутствовала мать утром, когда Татьяна уходила на работу. А почему Павловского надо бояться?

— Ты чего смеешься?

— Так просто… Мама приехала проведать. Давно не виделись. Соскучилась по ней, а она вот… приехала.

Глаза Тани лучились, вся она была радостная, свежая, юная. Павловский накрыл на столе своею ладонью ее руку и почувствовал, как вздрогнули ее тонкие пальцы. Таня хотела высвободить их, но все случилось неожиданно, и, промедлив, она уже думала о том, почему так приятно ощущать тепло руки Павловского. Она хорошо помнит, как ждала вот такого прикосновения Дмитрия Даргина; не догадывается он, что ли, об этом. Нет, все он хорошо понимает, просто она не нужна ему…

В густо навалившейся темноте по извивающейся змейке, втоптанной в снег, уходил Павловский из столовой. Перед его глазами Таня по-прежнему взволнованно кусала губу, исходил паром горячий суп, рука его чувствовала трепетное вздрагивание тонких пальцев.

Он вспомнил Женю Козлову, сокурсницу по техникуму, ее серые глаза, постоянно следившие за ним, редкие письма, какие она присылала сразу после выпускного вечера. Умненькая была девочка, первая отличница. Казалось само собой разумеющимся, что именно она была всеобщей любимицей. Он боялся потерять ее из вида и даже как-то написал ей об этом. Женя быстро ответила. Открыв конверт, он увидел во всю строчку: «Ха, ха, ха!» Он обиделся и больше не послал ей ни слова. А вскоре дошел слух: выскочила замуж. Это не вызвало у него никаких переживаний. Ну, была Козлова, теперь стала какой-нибудь Лаптевой. Будешь жить в одном городе, и в голову не взбредет, что прославившаяся трудовыми успехами Лаптева — это и есть Женя Козлова.

А вот Таня Шаламова… Он почему-то не представлял завтрак в столовой без того, чтобы не увидеть Таню. «Зачем она тебе?» — укорял себя Павловский. Но это не помогало избавиться от мыслей о Тане, от желания как можно скорее почувствовать ее руку. «Не вернуться ли?.. — остановился он среди дороги. — Ну, что ты дурью мучаешься? Ты же не мальчишка!» И заставил себя не оглядываться и вообще не останавливаться.

Раздельная приобретала вид ожившей станции. Из конца в конец нередко пробегала маневровая «овечка». За работающим паровозом следили как за предвестником близкой нормальной жизни. Локомотив подавал голос, как в мирные дни, дымил, оставляя за собой длинный клубящийся след, и никакого за это наказания, — ни один немецкий самолет не показывался в небе, будто война ушла далеко от Раздельной…

Во второй половине дня прибыл воинский эшелон, первый эшелон после освобождения главных путей от снега. Бойцы с любопытством выглядывали из теплушек.

— Какая станция?

— Зима скоро кончится?

— Девушка, не спеши замуж. Дождись меня!

И серьезные, и шутливые вопросы обрушились на работавших на станции женщин. Они побросали лопаты и прильнули к вагонам.