Виктор Попов - Один выстрел во время войны

Бородулин засмеялся.

— Она такая… Это она может. Мы же с ней из Сыромятного, знаю хорошо ее.

Вечером Федор Васильевич встретил Алевтину возле столовой. Она дожидалась своей очереди и ходила по утоптанной тропке взад-вперед, еле заметно при свете открывавшейся двери растягивая губы в улыбке. На нее смотрели как на тронутую и уступали дорогу.

Федор Васильевич не подошел к ней, хотя видел, что она давно заметила его. Отворачивалась, чувствуя, что разговор у моста не прошел даром…

И опять последним ужинал Павловский. Он долго мыл руки над ведром, медленно усаживался за стол. Таня подала ужин и ушла на кухню. Павловский проголодался и все же медлил, не притрагиваясь к еде.

Так прошло несколько минут.

Заметив, что начальник участка не ест, Таня несмело спросила:

— Может, подогреть?

Он не позволил убрать со стола ставшую чуть теплой тарелку.

— Остыло же!

В этот миг Таня вспомнила прошлый ужин Павловского, сообразила по блеску его требовательно-веселых глаз, что он ждет. Она ведь оставила и для себя суп, но забыла об этом, забыла и о шуточном приказе Павловского ужинать вместе. Уже без спроса забрала со стола полную тарелку, на кухне бултыхнула в общую кастрюлю — и на огонь. Потом разлила все поровну.

Они сидели за столом, ели, украдкой взглядывая друг на друга. Тане все время хотелось смеяться. Она охотно приняла предложенную Павловским игру, делила поровну каждую картошку, наливала кипяток до краев в алюминиевые кружки — вроде бы чай. От кипятка пахло душицей, которую мать привезла из Лугового.

Павловский провожал Таню. Она пыталась выдернуть свою руку из его, но он держал крепко.

— Далеко ходить тебе, переселяйся в вагоны.

— Переселюсь! Я видела, вагоны уже поставили. Очень уж тесно в нашем подвале… Вечером столько набивается народу — дышать трудно.

— Хочешь, я тебе с матерью приличный уголок подберу? Удобно чтобы, уютно…

— Да кто ж этого не хочет?.. Одной мне надо, мама домой ушла…

Улицы разбитого поселка были пустынны. Показался дом с подвалом Алевтины, и тогда Павловский остановился. Он обнял Таню; она не успела увернуться, почувствовала его дыхание… Он целовал щеки, губы, ему казалось неправдоподобным, что на свете в такие суровые дни могут сохраняться нежность лица, блеск удивленных и радостных глаз. Он был счастлив от ощущения близости хрупкого существа, был уверен, что сама судьба подарила ему это счастье, подарила прочно и надолго.

— Кончится война, поедешь учиться… — прерывисто шептал он. — Поженимся… Закончишь учебу, поженимся…

Таня вздыхала и уже не уклонялась от поцелуев. Вначале ей казалось смешным, что такой большой человек целует ее, никому не известную и ничего не значащую в жизни вчерашнюю девчонку, более того, радуется ей. Потом стала прислушиваться к его словам, и было приятно от сознания, что впереди ее ждет необыкновенно светлая жизнь. Она пыталась вспомнить, хорошо ли вымыла руки и лицо; боялась, что от нее пахло кухней, картофельными очистками, горелым железом плиты. «Завтра надо с мылом…» Но мыло само неприлично пахло, его черный кусочек постоянно лежал на подоконнике в кухне, и женщины, работавшие в столовой, не пользовались им. «Нет, лучше водою с душицей…»

Ей стало жарко, но Павловский не выпускал ее из рук; ни пошевелиться, ни дотянуться ей до платка, укутавшего голову и шею.

— Что я скажу хозяйке?.. — растерянно проговорила Таня.

— А зачем говорить? Пусть это будет нашей тайной… Это касается только тебя и меня.

Таня верила, что этот вечер только для них двоих. Но она не представляла, как придет в подвал и ничего, ровным счетом ничего не скажет.

— До завтра, — шепнул Павловский, разжимая руки.

Она побежала легко и весело, лишь один раз оглянулась и увидела, что он стоит и ждет, когда она добежит до своего подвала. На ступеньках у самого входа оглянулась еще раз — его уже не было. «А Дмитрий?!» — острой тревогой прорезала мысль. Ощущение вины охватило ее. Она прислонилась спиною к двери и заревела. Плакала долго, с рыданиями. Лишь когда почувствовала, что ноги коченеют, вытерла слезы, набрала грудью воздуха, пытаясь успокоиться.

В подвале было тихо, мрачно, душно. Все спали. Одна Алевтина сидела на табуретке, ожидая постоялицу.

— Ты чего… допоздна? — еле слышно, приподнялась она навстречу.

— Людей кормила…

Таня разделась, подула на руки, отогревая.

— Чегой-то смурная? Иль что там?..

— Нет, ничего, — торопливо ответила Таня. — Устала… Больше ничего…

— Ну, давай спать…

Павловский бездумно глядел на звездное небо. Снег под валенками скрипел по-мирному, как в недавние памятные зимние каникулы, беспокойство за дела станции отступило под натиском радости встречи с Таней. Ему казалось смешным воспоминание о Жене Козловой, когда рядом, совсем рядом жила такая девушка. Он чувствовал ее, слышал дыхание, улавливал запах белой овчины на воротнике ее пальто… «В жизни все должно уравновешиваться, — философствовал он. — Трудности, тревоги — с одной стороны, радости и счастье — с другой». Он считал закономерным, что именно ему встретилась Таня.

Сколько помнил себя Олег, он не знал отказа своим желаниям. Единственный ребенок у родителей, единственный внук у бабушки… А почему ему должны отказывать? Ведь земные блага для того и существуют, чтобы ими пользовались. Почему, допустим, Карунный или Гудков должны иметь большие права, а значит, и всевозможные блага, а он, Павловский, нет? Несправедливо будет, если такое случится. Он как личность обязан противостоять несправедливости, в какой бы форме она ни проявилась. Вот так и с Таней. Судьбе угодно, чтобы именно он, Павловский, встретился с такой девушкой. Значит, она и должна быть с ним…

«Как она без капризов позволила целовать себя. Вот какая чистота неиспорченной натуры!» — восторженно думал Павловский. Ему хотелось, чтобы она пришла в его купе старого служебного вагона, поставленного еще Карунным. Там тепло и уютно, и Тане было бы неплохо отдохнуть в более-менее нормальных условиях. Еще одно купе занимал теперь Гудков, но к нему был отдельный ход; они вроде бы даже и не соседи, поскольку встречались только в штабном пакгаузе или на станции, то есть в рабочей обстановке. Павловский дал себе слово обязательно предоставить как-нибудь в полное распоряжение Тани свое купе. Он уйдет хотя бы в тот же вагон-общежитие, а она пусть отдохнет… И уже представлял, как Таня обрадуется.

Служебный вагон стоял в старом тупике у разломанного забора угольного склада, выделяясь на снегу своим длинным черным силуэтом. У вагона ходил человек. Судя по всему, кого-то ожидал. Павловский остановился; присмотревшись, он узнал Карунного и вышел навстречу.