Виктор Попов - Один выстрел во время войны

— Отвались! По сторонам, подальше… Мало ли что, болт какой оторвется.

Рабочие расступились, мотор взревел.

Машина медленно попятилась, отъезжая от стены с зелеными автомобильными номерами, выправила свою дорогу, нацелясь на станцию. И поехала. Колеса жевали ставшую мягкой без упругого воздуха резину, деревянный кузов скрипел, задний борт дрожал и бился о железные крюки боковушек.

— Гляди, канава! — крикнул Бородулин, показывая на дорогу.

Из-за спущенных шин колеса были маленькими, просвет между днищем мотора и землей не тот, что полагалось, поэтому бригадир боялся даже небольшого всхолмления на дороге.

— Кто с лопатами? — На ходу Бородулин осматривал идущих рядом с машиной рабочих. — Поскорее, впереди надо! Срыть бугры, если попадутся, засыпать выбоины. Живей!

Дмитрий локтем толкнул Петра в бок.

— Зашевелились…

Тот понимал радость друга. Если б еще удалось поставить машину на рельсы…

— Знаешь… — Дмитрий остановился, объявил только что созревшее решение: — От меня помощи теперь мало.

— Куда-а? — удивленно глянул Петр на смеющегося друга.

— Не знаю.

Дмитрий не хотел расспросов, он сошел с дороги, наклонился, будто поправляя шнурки на ботинке. Разговор окончен — понял Петр и бросился догонять машину.

Прямая тропа вела от МТС к железной дороге, к едва темнеющей узкой полоске насыпи.

Хотелось петь, но Дмитрий не обладал голосом, даже не вспомнил ни одного мотива. Он мычал, подыскивая нужную мелодию. Хотелось петь о любви, а вырвалось совсем неожиданное:

Он пел военный марш, но чувствовал теплое, вовсе не воинственное ликование; перед глазами вставали не танки и орудия, двигающиеся в громыхавшей колонне, а сияющее от счастья лицо Тани. Он пел для нее, окажись она рядом, нисколько не смутился бы, просто ей пора знать, что он думает о ней постоянно, что готов исполнить ее любое желание.

Даже не заметил, когда перестал петь. Память не подсказала продолжения, и он легко забыл о песне, зато все мысли переключились на воспоминание о Тане. Он видел ее белые руки, немного припухшие от постоянной работы с водой, чувствовал прикосновение нежной щеки, слышал ее голос-колокольчик:

— Ой, Митя!..

Цветов бы, но рядом с тропинкой на выгоревших лобастых полянах стояла полынь серо-мучнистого цвета, чуть дальше — кусты репейника и чертополох. Земля заброшена, невспахана. Откуда взяться цветам?

Легко поднялся на крутую насыпь, с радостью увидел маячившие на горизонте прозрачно задернутые пляшущим маревом коробочки вагонов. Он улыбался, представляя хлопотливую Татьяну, он слышал ее голос…

Окна и двери кухни были раскрыты, пахло жареным луком, доносился металлический скрежет — чистили кастрюли. Дмитрий переступил порог, лоб в лоб столкнулся с толстой пожилой женщиной в белом фартуке. Она вздрогнула от неожиданности.

— Господи!.. Чего людей пугаешь?!

— Не пугало… Позовите Шаламову Таню.

Женщина смерила Дмитрия долгим взглядом и закричала:

— Таня-я! К тебе кывалер… — и скрылась в отсеке для овощей.

Выбежала, на крыльях вылетела Таня. Ее лицо в бисеринках пота, волосы туго обвязаны белой косынкой, в руках влажная тряпка, исходившая горячим паром.

— Ой, Митя!..

Дмитрий не выдержал, засмеялся. Он не знал, что скажет Таня, увидев его неожиданно, но зазвеневшие слова такими и должны быть, именно их хотел услышать Дмитрий.

— Ты чего? — растерялась Таня.

— Пойдем купаться.

— Да ты что? Мы вчера только в бане…

— Зову не в баню. Есть хорошее место, болото у дороги, в самом низу.

— Ой, Митя! — рассыпался, зазвенел веселый смех Тани. — В болото приглашает…

— Ну, не совсем в болото. Место есть, наши купались. Отпросись, неужели не отпустят? К ужину успеешь.

Таня задумалась.

— А что я скажу?

— Н-ну, придумай…

Она стояла, неуверенная, озабоченная. Махнув рукой, пошла к старшей по смене.

Та вышла из кухни и приказала:

— Чтоб к раздаче вернулись. Люди ужинать придут… С тебя спрошу, если что.

Дмитрий покорно развел руками: можно ли в нем сомневаться? Свободные, счастливые, они побежали по прямой дороге, что вела к зеленой стене камыша. Высокая насыпь отгородила их от жилых вагонов.

— Давай сразу! — показал Дмитрий на гладкий блеск воды.

— Что ты… Остыть надо, мы же мокрые.

Сколько раз им приходилось вместе купаться в Луговом, и ни о чем не задумывались, когда почти голяком скакали играючи по речному берегу, прежде чем броситься в воду. Сейчас же возникла неизвестная ранее трудность.

— Отвернись…

— Во-о!.. Сильна-а… — удивился Дмитрий, а сам уловил — не могла иначе. Отвернулся, складывая рубашку, а краем глаза все же следил, как Таня повернулась к нему спиной, как через голову начала снимать кофту…

Они купались в разных местах овального озерца, оба еще не оправившись от смущения.

— Ну как?! — отфыркивался Дмитрий.

— Хорошо…

— Вот тебе и болото.

— Правда хорошо…

Таня вышла из воды первой. Она быстро оделась, сквозь кофту проступили мокрые пятна.

— Скорей, Митя! Пора…

Об ужине, о времени Дмитрий забыл. Выскочил из воды как ошпаренный.

— Сейчас… Сейчас… — торопливо натягивал он на тело брюки и рубашку.

— Мить… Я хочу сказать знаешь что…

Он взял ее руки, прижал их к своим щекам. Тане почему-то захотелось плакать, таким она еще никогда его не видела.

«Все могут», — думал Федор Васильевич. Немало трудных дней прожито бок о бок с бригадиром Бородулиным, вот с этим угрюмого вида сутулым Захаровым, оказавшимся отличным слесарем, со многими остальными ребятами, кто чуть ли не зубами прилаживал да отлаживал колеса, болты, подшипники… Прожили много, а вот оказалось, что мало знает их. Чаще всего видел, как они ворочали шпалы, рельсы, сосредоточенные и немногословные, словно более важного дела не представляли да и вообще не способны на что-либо другое. А вот могут многое, все могут…

Автомобиль «ЗИС-5» стоял на рельсах, против двери зала ожидания. Ремонтники сидели на краю перрона, свесив ноги. Молча курили, не в силах пошевелиться.

Бородулин откладывал с минуты на минуту свою команду приступить к испытанию. Дальше терять время — чуть ли не преступление. Он посмотрел на ссутулившегося Захарова, оперся ладонями на край перрона.

— Хватит, ребята.

Его слова будто никто не услышал. Кое-кто из курильщиков сплевывал горечь табака.

Захаров с кряхтением поднялся, расправил плечи.

— Давайте начинать… А то совсем будет… никуда.

Федор Васильевич приказал себе встать, пройтись по перрону. Кажется, немного отлегло. Он потирал ладонью щеку, а думал о сердце. Вот разгулялось!