Анатолий Соболев - Штормовой пеленг

Григорий Семенович приладился и начал пилить. Как знал, что пилка по металлу понадобится и сразу же, еще наверху, велел привязать ее шкертиком к руке.

Водолаза мотало вместе с буксиром то вверх, то вниз. Чтобы не сорвало с подкильного конца, надо было в скафандре держать мало воздуха. Григорий Семенович хорошо понимал, что от нехватки воздуха скоро наступит кислородное голодание, закружится голова, заболит сердце, но иного выхода не было.

Пропустив подкильный конец под мышку левой руки и повиснув на нем, упираясь одной ногой в лопасти винта и все время соскальзывая с нее, Григорий Семенович пилил, чувствуя, как с каждым движением руки пилка все глубже вгрызается в трос. Подводная лампа тускло освещала место работы, порою ее свет пропадал вовсе — болтающиеся концы трала заслоняли лампу. «Ничего, — подбадривал себя Григорий Семенович, чувствуя, что в шлеме уже душно, что соленый пот заливает лицо, выедает глаза. — Ничего. Не впервой». Он продолжал перепиливать прядь за прядью, и когда наколол стальной проволокой палец, обрадовался. Значит, дело идет!

Руки мерзли, плохо слушались, но Григорий Семенович специально надел водолазную рубаху без рукавиц, чтобы лучше было работать на ощупь, и теперь, в ледяной воде, пальцы закоченели, плохо держали пилку.

Не давая себе передышки, он пилил и пилил.

— Припухать будем, пока водомуты размотают винт, — сказал Смурага, приваливаясь к переборке.

Матросы завели подкильный конец, на котором теперь держался под водой Грибанов, и отдыхали, ожидая приказаний. В коридоре было тихо, светили плафоны, железная дверь заслоняла их от ветра и волн. Вместе с другими матросами с «Кайры» был и Петеньков. Он отказался сидеть в каюте и занял Славкино место в боцманской группе.

— Нет, в рыбаках все же лучше, — убежденно произнес Смурага. — Там если штормяга застал, то, как говорится: деньги — жене, убытки — стране, а сам — носом на волну и дуйся в «козла», пока не стихнет.

Матросы молчали. Смурага немного подождал и снова начал:

— Я вот на «Катуни» ходил. Заколачивали за рейс по три тысячи на пай. Молотили, правда, восемь часов через восемь, но зато с деньгами. А тут того и гляди пошлешь радиограмму: прощай, мама!

— Чего ж ушел? — спросил боцман. — И заколачивал бы.

— Да выгнали его, — спекшимися от внутреннего жара губами усмехнулся Боболов.

С забинтованной головой он все же вернулся па свое место в боцманской команде. Его подташнивало, боль в голове не утихала, зябко нахохлившись, он сидел на красном пожарном ящике с песком.

— Кого выгнали? — задиристо повысил голос Смурага. — Ты в мои документы заглядывал?

— Ты к нам-то чего подался? Думал, тут полегче и денег побольше? Тебе в Морагентство идти надо, суда перегонять. Там свою вахту отстоял и загорай — никаких тебе погрузок, никаких разгрузок, и спасать никого не надо. Шлепай потихоньку вокруг шарика.

— Везде хорошо, где нас нет, — вздохнул боцман. — Им тоже достается. По восемь-девять месяцев дома не бывают. Тоже не малина.

Примостившись рядом с Боболовым на пожарном ящике, Гайдабура переобувался.

— А что, правду говорят, будто ваш капитан застрелиться хотел? — вдруг спросил кто-то Петенькова.

Петеньков пожал плечами. Он вспомнил, как яростно работал Щербань в трюме на разгрузке, как усмирил панику и отдал стопор последней шлюпки.

— С бабой остался — чего стреляться! — хмыкнул Смурага.

— Ну что ты за человек! — вскипел Гайдабура. — Самого бы тебя туда, на его место.

Раскуривая подмокшую сигарету, он хмуро заявил:

— Ударит ураган — закусим горе луковицей.

— Минорные нотки прорезались, маэстро, — сказал Боболов.

— Только дурак может спокойно относиться к опасности. — Боцман сердито взглянул на матроса. — Тут целое кладбище, на этой банке. Как говорится: пронеси и помилуй.

— А ты помолись Николке морскому, — сказал Смурага. — Чего его, старого хрена, даром таскать с собой?

У боцмана в каюте висела маленькая иконка Николы морского, покровителя и защитника моряков. Передавался этот талисман от отца к сыну — все Гайдабуры были моряками.

— Не твое это дело, — нахмурился боцман.

— Как не мое? — удивился Смурага. — А кто должен перевоспитывать таких дремучих? Изживать родимые пятна капитализма. А религия — это опиум для народа. В наше-то время и вдруг — иконка! Откуда такая темнота?

Вместо боцмана ответил Боболов.

— Ты, светлый и прозрачный, попридержи-ка язык! — сквозь зубы сказал он.

Смурага, хоть и ухмыльнулся, но замолчал.

Матросы, обессиленно привалившись к переборкам, одновременно качались то в одну сторону, то в другую — буксир валило с борта на борт. Любимец команды песик Посейдон, черный, лохматый, с белым кончиком хвоста, скользил на кренах по гладкому мокрому линолеуму коридора. Он ластился к людям, искал у них помощи, тоскливо и жалобно поскуливал.

— Сейчас надо винт разматывать и рвать когти, пока циклон не застукал, — снова начал Смурага, будто с кем- то споря.

— А люди на «Кайре»?

Смурага усмехнулся.

— Кэп, конечно, ради своей... не пожалеет других.

— Ты эти ухмылки брось! — недовольно буркнул боцман. — Там у него сын.

— Вот я и говорю. Своя рубашка ближе к телу. А уж без рубашки...

— А ну, хватит! — приказал боцман. — Разговорился!

Наступило молчание. Неожиданно громко и резко прозвучала по трансляции команда старпома:

— Боцман, отдать правый носовой!

Все вздрогнули.

— Во, пожалуйста! Что я говорил? — злорадно хмыкнул Смурага. — Милости просим к столу!

— Все на бак! — приказал боцман и первым шагнул в открытую дверь на палубу. В лицо ему ударило ветром и острыми холодными брызгами.

Капитан Чигринов не отрывался от локатора. На маленьком темном экране зеленым зернышком светилась «Кайра». Они удалялись от нее. Шкала локатора показывала уже полторы мили. Как они там? Что у них? Каждый раз, когда лучик-радиус обегал темный экран, Чигринов, затаив дыхание, ждал, покажется ли светящаяся точка. И когда лучик все же вырывал зеленую точку, Чигринов переводил дух: «Кайра» еще на плаву. Успеть бы! Успеть!

Эхограф показал глубину всего двадцать три метра! Отдали якорь. Может, удастся удержать «Посейдон», дать возможность Грибанову размотать трал.

«Ничего, — сказал сам себе Чигринов. — Бывало и хуже».

Два года назад в северной Атлантике они обледенели. Такелаж, рангоут, антенны, палуба покрылись глыбами тяжелого льда. Судно дало такую осадку, что едва не черпало воду. У самых ног дымился серый океан, крен на правый борт был десять градусов и осадка угрожающе увеличивалась. Маломальская зыбь — и был бы конец! Команда работала, как в атаке, на пределе сил. У боцмана от усталости был сердечный приступ. Но выбрались же. И сейчас выберемся. Надо выбраться!