Н Каратыгина - Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 1

Ну и врет, пугает старая. Посмотрит Любушка на старую в повойнике, а на нее оттуда губы толстые, бурые глядят, глазки мокрые, а под ними сморщенные пустые кисеты. Учитель молодой должен быть. Рубашка узором в крестиках вышита под пиджаком, картуз сине-бархатный, как у Павлина Григорьевича, у знакомого.

Врет старая, нескладно.

Плакат:

«Бей разруху!»

Бей разруху приказом Троцкого № 1042 о поднятии транспорта.

«Лучше выпустить один паровоз, нежели десять резолюций о нем!»

У членов выездной сессии железнодорожного трибунала веки красные, набухшие от бессонных ночей.

Все на поднятие транспорта.

Мобилизовать художников, мобилизовать поэтов, литераторов, дать им ударный паек, пусть пишут.

Бей разруху!

На деле — дело, дело в деле. Взятка — воровство, воровство взятка. Синие папки, красные судейские столы. Бессонница коммунистов.

— Именем Российской Социалистической Федеративной Советской Республики…

— Расстрелять!

Украли десять вагонов сахару.

Украли пуд керосина.

— Расстрелять!

Плакаты… А мимо ревет маршрут № 04456 паровозной глоткой пасифика предельной скорости. Восемнадцать цистерн с азербейджанской нефтью к московским фабрикам и заводам. Нет там жидкого топлива на производстве. Нет! Заводы могут остановиться! Бей разруху! Опрокидывай в сугробы тысячи верст. Мимо плакатов, мимо плакатов, мимо, мимо, мимо!

— Даешь Москву!

На цистернах матросы. Балтийский флот на часах. Ленты черные хлещут. В руках винтовки. Глазами высверлены обглоданные дали.

Не подходи. Маршрут № 04456 предельной скоростью!

— Даешь, братишка, Москву!

Сторонитесь, заснеженные гусыни станции, подстанции с вокзалами в тифах.

А колеса на стыках в тысячах верст, —

— Смотри! Смотри! Смотри! Смотри!..

Любушка к Глубокой подъезжает. Плечо мешок перетянул. В мешке соли два пуда. Занемело. Тяжело. А еще тяжелее от страха, — неужели никогда не доедешь? К плечу бабка в повойнике шепотком тревожным:

— На Глубокой, слыхала я, заградительный отряд стоит. Муку с солью отнимать станут. Ты за меня держись. Вместе. Подъезжать будем, сигай. Первой норови, не дожидайся. Сперва мешок, за ним сама. А я за тобой. В сугроб.

— А потом как же?

— Сторонкой. Пешочком. Ничего, как-нибудь. Сторонкой от станции пойдем. Отымут, наплачешься.

— Зачем отымут, голодные ведь.

— Какой голодный, какой спекулянтничает. Разбираться не станут. Ты слушай меня. Еще на Миллерове рогатка. На Миллерове учитель-то к себе в вагон взял. Рассказывала я тебе, девушка, как на Кубань ехали. С Миллерова-то и грех мой начался. А как голодные места минем, бог помилует, там спокойнее. Там, в голодные места въедем.

— А кому отбирают?

— Китайцам… Китайцам и латышам. Ты только гляди, первой норови. Ишь ведь, вот народ в беспокойство пришел, гомозится. Не протолкнешься гляди и к выходу.

Сугробы в щитах. Колеса медленнее на стыках. Штабели шпал. Знакомая водокачка. Станция Глубокая. А на вымороженной платформе заградительный отряд с винтовками.

— Товарищи!

Завыло на крышах:

— Сигай! Сигай!

Услышали в вагонах, завыло и в вагонах. Из вагонов мешки кули, люди, как мешки, в сугроб, на железо, шинель на шинель, овчина в овчину. О камень сигнальный — шварк, кровь по белому, теплом задымилась.

Сигай!

— Товарищи, не давай ни одному утечь. Обходи с левого фланга. На расстоянии десяти шагов каждый. Рассыпсь!

Завыло теперь у состава. Грудились боязливо около вагонов. Липли. Гнали их в стадо. Не слушали. Где-то выстрелили. Выстрел подхватило ветром. Жохнули сердца под пестрядиной, обмораживались страхами. Бабы меловые под вагоны забрались. Крестятся. Любушка с ними. У нее, как и у всех, мокрые глаза. Бабка в повойнике судорожным шепотком смертельным:

— Не ходи первой. Может, и утечем. Не плачь ты, девушка. Держись за старую.

— Вылезай из вагонов!.. Вылезай!.. В бога, в мать, в крест! Ты куда, стерва, побежала? Слышь! Стрелять буду!

— Сударики!..

Затворы винтовочные со скрежетом в ухо. Еще выстрелили. Сильнее завыло и забилось у состава. Лбами друг в дружку. Лбами в вагонное дерево, в железо.

— Спекулянтничать. Я вам покажу, спекулянтничать. Я вам покажу економическую контр-революцию. А ну, на перрон! То-ова-рищи, смыкай цепь на три шага!

— Смыкай цепь на три шага!

Дрожит Любушка.

— Убьют!

— Не убьют, девушка. Не убьют. Не посмеют. Держись за меня.

— Смыкай цепь на три шага!

Прикладами в спины, в морды.

— Поворачивайся, жживей! Ну?! Честью просят! А-а-а, стервицы!..

А тут эшелон вывернулся. Взвыли бабы пуще, к красноармейцам в слезах кинулись:

— Товарищи, Христом богом. Забижают. Голодные. На последнее везем. С мора дохнем. Спасите!

А из вагонов красноармейцы:

— Как? Где? Чего? Кто?

— Товарищи, бери винтовки! Наших жен, матерей, можно сказать… В три господа мать. Последнее. Товарищи. Они в тылу тут контр-революцию разводят, пользуются. А мы кровь проливаем. Даешь сволочей!

— Пулькоманда! Давай пулемет сюда! Пу-ле-мет!

— Товарищи, родненькие, братики! Заставьте бога молить. Голодные, холодные.

— Пошли! О-го-го-го! Четвертая вылазь! Где? Кто?!

— Вот эти. Стреляли. В живых людей.

— Ты что же, сволочь, сидишь в тылу, с бабами воюешь. Последнее отнимаешь?

Хрясь в морду. Хрясь, хрясь, хрясь.

— Приказ, товарищ, по приказу! За что?..

— По приказу?

Хрясь.

— Пулемет сюда, пулемет! Бей их, разэдаких сынов. Задерживай начаньника караульного! Лови его, да в эшелон, товарищи. Мы ему там покажем приказ. Под откос. Прикладами их, прикладами!

Кровь под сапогами. Грязь красная, теплая. Шинель об шинель деревом в мясо тупо, страшно. Кровавые сгустки на лицах, прикладах, штыках.

Старик в тулупе забрался на боченок, ветряком руки, обезумел и орет пуще всех:

— Доканчивай их, товарищи! Доканчивай их, сволочей! Чтоб ни одного! У меня двое сынов красноармейцев! Я да старуха! А они пуд соли последний забирают! Доканчивай! В харю их, в харю! А-а-а!..

Догонял Глубокую маршрут № 04456 с азербейджанской нефтью. Свистнул и дальше.

Бабка в повойнике. Любушку крепко за руку костями вместо пальцев. Вцепилась Любушка за железные поручни цистерны, коленки в кровь. Кричит старой, —

— Руку давай!

А та судорожно к железу прилипла, не отодрать. Мешок за спиной к земле тащит. Одна нога на перекладинке, другая по мерзлым шпалам бьется бревном. Выпрямилась, поджалась, подтянулась, влезла. Ффу! Крестом по тулупу, крестом по тулупу.

— Ну, слава тебе, господи!

Вдруг над ухом из винтовки. Глянули обе. Обмерли. Матрос. Грозит: Слазь, суки, стрелять буду. Сла-азь. В бога, в веру…

Страшно. Еще раз из винтовки. Любушка белее сугробов, сердце оборвалось. Старуха щекой к цистерне, голову б не прошиб.