Вячеслав Пальман - Девять хат окнами на Глазомойку

— Нет, — горько сказал агроном. — Далеко не все. Уж если смотреть, чтобы понять, так поездим еще.

— Теперь, пожалуй, уже поздно тебе в трест. Запирают двери.

Фадеичев задумчиво смотрел на часы. Половина шестого. Он уже сидел в машине, агроном стоял рядом с раскрытой дверкой. Шофер скосил глаза на секретаря и ждал сигнала, чтобы нажать на стартер.

— Поздно, — устало согласился Поликарпов. — Завтра с утра придется.

— А нужно ли с утра?

— Нужно, Павел Николаевич. Приказ подписан, а я не могу и не хочу уходить.

Он ковырнул пыльную дорогу носком ботинка и отвернулся. Фадеичев тоже смотрел на землю, которая остается под властью Похвистнева. Вот положение… Не знал агроном, что и он, Фадеичев, к этому нелепому приказу руку приложил.

— Лучше всего тебе сделать так, Геннадий Ильич, — сказал он. — Едем сейчас в райком, я останусь, там кое-какие дела. Вася отвезет тебя домой, а я попробую созвониться с директором треста и пригласить его к себе, еще там кого-нибудь. Если приедут, ну, завтра, что ли, пришлю за тобой машину, и мы все вместе сядем рядком и обсудим, почему ты не можешь уехать и надо ли тебе уезжать в благодатный Калининский совхоз. Согласен?

Поликарпов кивнул, но глаз не поднял.

— Тогда садись. И по домам.

Через полчаса Геннадий Ильич входил в свою квартиру.

— Так быстро обернулся? — удивилась Тоня.

— Не удалось. — И он рассказал, с кем и как провел почти весь день.

— К чему бы это? — она задумалась. — Неужели хочет оставить тебя здесь? После всего, что произошло у вас с «этим»…

— Не знаю, — устало ответил Поликарпов. — Утро вечера мудреней.

Он лег на диван, закрыл глаза. И сразу вспомнил, как слушал его Фадеичев, как загорались гневом его глаза. Неужели все это ясное, простое было для секретаря откровением? Трудно поверить. Фадеичев часто на полях. Он не мог не видеть примет эрозии. Может быть, просто считал, что беда еще далеко, что не грозит она полям, не скажется на текущих делах? Иль уже слишком во власти сиюминутных дел и забот, не до загляда в будущее? Как бы там ни было, теперь Фадеичев не оставит все по-прежнему. В конце концов, это и есть главное, а вовсе не перевод агронома, не личная его судьба.

Вот последнее, что промелькнуло в уставшей голове Поликарпова. Потом он уснул. Очень крепко. Как спят только молодые.

Спал, не ведая, что носится по полям машина Похвистнева, которому кто-то сказал о визите Фадеичева. Директор искал секретаря на одном, на втором отделении, расспрашивал, чем он интересовался, и все — Маятнов, Джура, начальники отделений — говорили, что искал главного агронома. Зачем ему главный агроном? Бывший главный? Может, сам хотел увезти к Аверкиеву, чтобы скорей провести операцию? Может, никаких объяснений и не требуется? Или о нем, о директоре, шел разговор? Вдруг это продолжение вчерашнего разговора при Нежном, неприятного разговора, о котором Похвистнев до сих пор забыть не может?

Спал Поликарпов и не слышал, как постучали в квартиру, как удивилась Тоня, увидев в дверях коменданта, верного исполнителя директорской воли.

— Хозяин дома? — комендант быстро заглянул в комнату.

— Зачем он вам? — холодно спросила Тоня.

— Директор велел передать: его ищет Фадеичев.

Она секунду-другую помедлила.

— Нет его. Вернется, скажу.

— Да, скажите. И вот еще… Вы, пожалуйста, ускорьте сборы. Квартиру для нового агронома надо готовить. Ремонт, то-другое. Чтобы без напоминания, значит, по-быстрому.

Тоня громко захлопнула перед ним дверь.

Так спал уволенный агроном, наверное, впервые за последние три года. Спал, презрев заботы и дела, которые тоже впервые за много лет вдруг стали отступать от него так далеко, что Поликарпов оказался не в центре их, а где-то в вакууме, на стороне. Непривычная позиция не делала жизнь легче, напротив, давила на него бездельем во много раз сильней, чем насыщенная заботами земная атмосфера. Только сон и спасал от этой давящей тяжести.

Спал, а чуть раньше этого предвечернего часа перед районным агрономом Олегом Ивановичем Нежным уже сидела Евдокия Ивановна Игумнова, смотрела в рот агроному, удивляясь и путаясь во всем происходившем без ее участия.

— Так он отказался? — переспрашивала она.

— Вот именно. Я не думаю, чтобы всерьез. Похоже, это эффектный ход, отсрочка неизбежного, некое кокетство, что ли. Приказ согласован и подписан. Вы сейчас в Долинский?

— Хотела показаться, поговорить. Но передумала. Вовсе не поеду. Как же на живое место, Олег Иванович? Нехорошо ведь? Вдруг Поликарпов всерьез? Я его понимаю.

Нежный молчал. Что ей сказать?

— Но почему, почему? Ему не нравится Калининский совхоз?

— Он сам говорил, что нравится. Я тоже думал: почему? Только когда Геннадий убежал, догадался. Понимаете, похоже, что не хочет уступать Похвистневу. Уехать — значит уступить. Но прав-то не директор, а он, Генка!.. И вот… Характер. Тот еще характер!

Игумнова сжала губы, и лицо ее сперва отвердело, потом стало мягким, раздумчивым, и во взгляде появилось что-то светлое, одобряющее, даже материнское.

— Олег Иванович, — мягко сказала она, — а ведь Геннадий Ильич верно поступает. Честно. И как я раньше не догадалась?.. Дура. Набитая дура! Мало меня жизнь учила.

Она поднялась и пошла к двери.

— Куда же вы?

— Домой. И ни в какой Долинский я не еду. Там и Поликарпову дел невпроворот. Начудили вы тут…

Она остановилась и горько улыбнулась:

— А я ведь уже договорилась корову продать. Так мне и надо, бабе неразумной. Уж чего проще — взять да поменяться местами с Семеном Саввичем. Куда как проще!

Кажется, она заплакала. Нагнула голову, скрыла лицо и пошла прочь.

Нежный сидел истуканом и покусывал ногти. Если рассудить, то с одной стороны… А с другой… Но все его рассуждения были путаными, скользкими, он и сам понимал, что плохие рассуждения. И вся его дипломатическая деятельность шла от желания сгладить опасный конфликт да устроить личные дела Геннадия Поликарпова, друга. И в голову не пришло, что самому Поликарпову начхать на эти личные дела. Вот что упустил из виду районный агроном Нежный. Хотя должен бы понимать. Сам все пережил. Но не понял, какие они с Поликарповым разные люди. Насколько Генка выше его, Олега Ивановича.

Нерадостный вывод. Сиди в скучном кабинете, размышляй, кори себя.

…Спал Геннадий Поликарпов, рыжую прическу растрепал, толстые губы приоткрыл, снов не видел, приводил в порядок расстроенную нервную систему, которая, по слухам, не восстанавливается. Тоня ходила на цыпочках. Когда стемнело, света не зажигала и больше всего желала, чтобы не проснулся муж, а вот так бы хорошо проспал до утра, которое бывает мудренее вечера.

В районном центре уже засветились окна. Рабочий день кончился, но Фадеичев, побывав дома, вернулся к себе и стал звонить в область, искать Ивана Исаевича.