Вячеслав Пальман - Девять хат окнами на Глазомойку

Вот такой кружочек. Вся срединная Европа и Нечерноземье оказались в дождевой ловушке. Так называемый малоподвижный циклон.

Земля со всеми лесами, пашнями, деревнями и городами, само небо и вся природа под небом напоминали в эти ненастные дни сонное царство. Не то чтобы мертвое, как в сказке, но и не живое, этакое неподвижное, с закрытыми на все глазами. Никуда не двигались низкие и темные облака, непрерывно сочившиеся водой. Временами, больше по ночам, усадисто лило настоящим летним ливнем. Ослабели, развесились рукастые деревья. Тяжело налилась, припала к земле трава, как бисером унизанная крупными каплями воды. Ячмень и пшеница сонно склонили колос, по длинным остьям стекала на землю капель. До предела набухли ручьи и реки, болота превратились в озера. Вода блестела меж борозд на картофельных полях, скапливалась в низинах среди полей. Лужи все шире растекались по дорогам. И такая гнетущая тишина стояла кругом, что даже воробьев в деревне не слышали, забились под стрехи и ни гугу. Если вылетали, то молчком, озабоченно, лишь бы утолить голод.

По утрам густой, остро пахнувший туман укрывал землю, не давая ей просыхать. Туман не исчезал и днем. Избы и деревья возле них стояли по пояс в тумане, как в воде, чернея в окружении сплошной серой, неопределенной зыби, поверх которой лениво подымались из труб серые дымы, чтобы тотчас распластаться в тумане. В домах более обычного хныкали, а то и ревмя ревели засидевшиеся дети. Взрослые говорили мало и тихими, как при больном, голосами. Звуки гасли во влажном воздухе, едва успев возникнуть.

Грустно гляделось в такие дни обычно красивое и зеленое Нечерноземье.

Только работа несколько оживляла деревни и поля. Она не прерывалась. Все-таки лето.

Сквозь толщу застоявшегося воздуха прорывался гул трактора и машин. Митя Зайцев с рассвета резал пропашником борозды на картофельном поле, страдая, когда видел позади вывернутые белые клубни, не более голубиного яйца размером. По бороздам с поля уходила застойная вода. Потери оправдывались. В четырех километрах от него, на краю Кудрина, гудели две сушилки, распространяя вокруг печное тепло. Медленно вращались их горячие барабаны, к работающим АВМ той дело подвозили мокрую траву. На сотню метров от машины пахло свежевысушенным сеном.

Как и было обещано, колхозный инженер Лапин слово сдержал. С превеликим трудом, но удалось запустить все три сушилки. Ребята — шефы с механического завода — с явным интересом, даже с задором шуровали под новенькими крышами, подбрасывая в чрево гудящей машины охапки сырья. Настоящая работенка, достойная мужчин. К тому же не под дождем, при тепле. Вроде и нехитрое дело делали, а погоду обманули. Под раздатчик только успевали подставлять прозрачные мешки. Они наполнялись теплой серо-зеленой мукой с приятным запахом сытости. Мешки отставляли, чтобы охладить, потом заклеивали и отвозили в темную часть навеса, где щитами отгородили три стены. На редкость ладненько и ко времени соорудили все это: большие навесы, сушилки, сараи. Как только агрегаты заработали — и уже сама собой установилась та самая нужная рабочая атмосфера, усмешливая деловитость, как при всякой удаче. Подтрунивали над малоподвижным циклоном, радовались, как ловко перехитрили непогоду. Дожди идут, а корма на зиму — штабелями под крышей.

Сергей Иванович прямо-таки пританцовывал вокруг сушилок. Стук молотков на крыше, где прибивали последние листы шифера, звучал для его ушей героической симфонией. Задумано — сделано!

Инженер Лапин, убедившись, что в Кудрине полный порядок, помчался на машине техпомощи в Лужки, как просил его агроном.

Знакомый гул и грохот встретили его возле навеса в Лужках. Два самосвала с высокими наращенными бортами стояли у разгрузочного бункера, полные травы с рожью. Зинаида и ее соседка Тимохина не без гордости представили инженеру свою «малую механизацию», предложенную Васей Тимохиным: для отвозки мешков с сенной мукой они приспособили старые детские колясочки. Вася отыскал их на чердаках, отвинтил кузовки, и теперь четырехколесные малютки, повизгивая несмазанными колесами, катались от сушилки до дальнего угла навеса, загороженного от непогоды свежими плетнями.

Дед Силантий, со строгим ликом и вздернутой вперед бородкой, проворно вязал плетни прямо на месте. Ветки ольхи с еще не увядшими листьями он накручивал на свежие колья и забивал их рядком. Силантию, похоже, нравилось мастерство на виду людей, он гордился собственной пригодностью в общем деле. Глаза старика поблескивали из-под рыжеватых бровей, время от времени он даже покрикивал на женщин, чтобы они ровней и не так плотно выкладывали штабель из полных мешков.

На самом тяжелом месте, у бункера, стоял с вилами приезжий сын Силантия «дачник» Борис, а напротив — его сын. Не усидели в теплой хате. Да и как можно усидеть в такие дни! Три самосвала с короткими интервалами подъезжали к разгрузочному бункеру и сваливали траву. Приподняв на лоб запотевшие очки, Борис Силантьевич ширял в просторную глотку машины тяжелую траву и подбадривал сына. Работа увлекла обоих, машина задала высокий темп. Это был тот слаженный и красивый труд, когда усталость долго не дает о себе знать, оттесненная простой человеческой потребностью к полезному делу.

— Где ваш отец? — спросил инженер у Зины.

— В луга поехал! — Она прокричала ему на ухо, осиливая шум машины. — Там Митя еще на заре воду с полей поспускал и уже рожь с травой косит, машины едва успевают. — И задорно, весело заглянула в глаза инженера. Вот как у нас!

Лапину все это пришлось по душе, он любил общий труд, разумный труд, и уже поискал глазами, нет ли где свободных вил, чтобы помочь у бункера, но вскоре инженеру что-то не понравилось в голосе сушилки, он прислушался и приказал остановить АВМ для регулировки.

Вернулся с лугов Савин, спросил у инженера, надолго ли пауза, и велел сваливать траву в силосную траншею, чтобы не останавливать косовицу и весь этот налаженный конвейер.

На дне бетонной траншеи уже блестели лужицы, хотя еще утром всю воду Вася вычерпал. Теперь он вертелся у автомашин, одетый в долгий — до пят — брезентовый плащ. Из-под капюшона поблескивали его смышленые глаза. Всякий раз, встретившись с этим взглядом, Савин недоумевал, как могло получиться, что школа не удержала такого понятливого мальчика и позволила ему уйти после седьмого класса. Ведь умница. Никакого труда не боится. Чего еще надо воспитателям?

Он обхватил Васю за плечи, подвел к матери и сказал:

— На траншею начальник нужен. Не против, если мы Васю назначим?

— Да уж, начальник, — согласно бросила Тимохина и одарила сына ласковым взглядом. — Иди, раз просят.