Вячеслав Пальман - Девять хат окнами на Глазомойку

— Будешь диспетчером при траншее. Указывай шоферам, куда и как сваливать траву. Примерно так, смотри: вот здесь, потом здесь, через промежуток, тогда трава ляжет ровно и плотно, ее не придется разравнивать вилами. Понимаешь, без бугров и ям. Скоро подвезут соль и химические добавки, ты раздобудь совок, лопату и раскидывай химию, ведро на машину. Как устанешь, скажи матери, она сменит тебя. Понял? Командуй. И не давай шоферам слабину, чтобы твои приказы исполняли.

С попутной машиной он уехал на ржаную полосу, где ходила тоненькая и юркая красноцветная «немка», луговой комбайн.

Вася плотней запахнул плат, достал из кармана поясок и туго подпоясался.

Подъехала первая машина.

— Куда, начальник? — шофер высунулся из кабины.

Вася обежал траншею и остановился у края, показав рукой себе под ноги.

— Подыми руку, когда колеса будут на три шага от края, — прокричал шофер и стал разворачивать машину.

Он стоял одной ногой на подножке, сдавал задом и смотрел на Васю. Тот вскинул руку. Самосвал дернулся и мертво застыл на месте. В моторе загудело, кузов поднялся. Ком травы, рассыпаясь, ухнул вниз. И Вася сразу понял, что резко задирать кузов не надо, тогда трава ляжет плоско.

— Порядок? — прокричал шофер.

Вася обежал траншею и сказал, как надо подымать кузов.

— А ты — молоток, — удивленно заявил шофер и уехал, оставив мальчика раздумывать, что означает «молоток» — ругательство или похвалу.

Когда подходила пятая или шестая машина, около Васи уже вертелась Зинаидина дочка Катенька, тепло одетая, в красных резиновых сапогах. Она проследила за интересной Васиной работой и вежливо спросила:

— Можно я попробую? А ты отдохни.

— Нельзя. Ты постой рядом, поучись. — Это было сказано так категорично, что Катенька немедленно согласилась.

Еще подошли и сбросили груз несколько машин. Она помалкивала и только изредка посматривала на Васю. Ее послушность победила мальчишескую предубежденность.

— Вот теперь можно. Подымай руку и показывай место. На три метра от последней. Отмеряй шесть шагов. Трава должна укладываться ровно. А я буду соль бросать. На ту сторону, где машины, не ходи.

Шоферы знали свое дело отлично, не первый год работали, но делали вид, что исполняют волю маленьких диспетчеров.

А Катенька преисполнилась важностью настоящей работы. Она и обедать бегала всего на четверть часа и скоро-скоро вернулась, чтобы не оставлять «объект» без руководства.

Главный агроном почти до вечера не появлялся около траншеи. Когда отрегулировали и снова включили сушилку, стало темнеть. Зажгли яркий свет. Под лампами стало видней, как сеется дождик. Савин прислал записку механику, попросил работать потемну, травой Зайцев обеспечит. Дорога за луг час от часу становилась хуже, машины разбивали ее, хотелось скорей убрать небольшое поле. Никто не отказался, только женщины время от времени сменяли уставших Бориса Силантьевнча с сыном. Вася тоже взял вилы. А вот Катеньку мать прогнала домой. Нельзя так много на холоде.

Савин считал, что ржаное поле Митя может убрать за три-четыре дня, если не откажет техника. Луговой комбайн в руках Мити работал отлично. Это вообще отличная машина, маневренная, легкая и простая. Любо-дорого смотреть! Колеса неглубоко приминали клевер, самосвалы тревожили стерню куда больше, но полосками с широким просветом — не очень опасно.

Радовал урожай зелени. По расчету Савина, с каждого гектара они брали тонн по тридцать кошенины, в которой было и зерно, пусть неспелое, но все же зерно. Значит, и травяная мука, и силос получатся богатыми, с белком. На убранной стерне уже заметно выделялся зеленый клеверок. Теперь он пойдет расти!

Работа шла хорошо, а для такой погоды — тем более. Митя не вылезал из кабины с десяти часов утра, когда закончил спускать воду с полей. Пошел десятый час вечера, ночь надвигалась, а он косил и косил, изредка поглядывая на агронома, который бродил по полю, говорил с шоферами, указывая им путь, чтобы зря не топтали клевер. Самосвалы сновали без перебоя. Значит, и сушилка работала исправно. Уже едва ли не треть поля оголилась. Агроном понимал, что лужковский народ работает из последних сил. И надеялся, что не уйдут, пока ходят самосвалы. Время, время!..

Где-то к одиннадцати Зинаида прислала с шофером записку: «Папаня, сил больше нету, останови Митю».

Михаил Иларионович наискосок вышел в освещенную дорожку перед комбайном и поднял скрещенные руки.

— Чего там? — крикнул Зайцев в приоткрытую дверцу.

— Домой, Митя. Все до смерти устали.

Возражать звеньевой не стал. Тоже не железный. Тем более завтра снова работа. И послезавтра тоже. Глядишь, и без помех кончат поле. Но все-таки он сделал еще круг, чтобы нагрузить два последних самосвала. На них и уехали, оставив комбайн в борозде.

Глазомойку переезжали с опаской, колея сделалась глубокой. Завтра придется искать другой брод. Или подсыпать старую колею. Река сердито катила посеревшую воду, наваливалась на берега.

Савин сказал шоферу:

— Первым рейсом заберите щебень в карьере. С погрузчиком договоренность имеется. Сбросим в колею, укрепим брод на эти два дня.

Машины уехали в Кудрино, а Савин с Митей остались возле сушилки. Отняли вилы у ослабевших Бориса и Зинаиды и принялись «кормить» сушилку, чтобы трава не осталась в кучах и не согрелась за ночь.

Минут через сорок механик выключил машину. Барабан остановился. В нем что-то тихо и жалостливо тленькало. Остывало железо. А четверо мужчин и две женщины как сели возле сушилки, так и застыли. Молчали добрых минут десять в состоянии блаженнейшей усталости, когда ноет, отдыхая, каждый мускул в натруженном теле, а душа полна особенным чувством одоления самого себя, торжеством личной победы.

— Фройндшафт! — почему-то по-немецки сказал вдруг Борис Силантьевич и, подняв над головой сжатый кулак, неловко засмеялся: сжать-то сжал, а вот разжать пальцы — ну никак, словно склеились.

— Неловко перед вами, Борис Силантьевич, — тихо произнес Савин. — Отдыхать приехали, а здесь такой аврал…

— День год кормит, всем известно. Как бы я выглядел, идучи мимо вас с корзиночкой за маслятами?..

— Дойдет и до маслят, — певуче отозвалась Зина. — Вот уберемся, да всем народом — в лес! То-то будет радости!

— Ну, ты даешь! — механик толкнул Митю. — Двужильный!..

— А ты? Постоять у этого зверя, — он тронул неостывший бок сушилки, — тоже не мед. Выдюжил?

Механик сидел, раскачиваясь взад-вперед, как будто боялся, что если остановится, то спина застынет вроде каменной. Ноги у него гудели. Более пятнадцати часов не отходил от машины, не присел, не закурил.

— Сколько же ты убрал, Митя, никак не соображу. — Механик спрашивал, не открывая глаз. — Глянь на мешки. Твоим бычкам на полгода хватит. Да еще чуть не половину траншеи набили.