Вячеслав Пальман - Девять хат окнами на Глазомойку

Как раз в четверг Митя с Веней собирались обкашивать ржаное поле, а заодно опробовать в работе и зерносушилку. Но встречать надо, тут такое дело…

— Ничего, — сказал Веня — Я встречу. Архип подменит на сушилке. За час-полтора обернусь.

— Ленушку возьмешь?

— А как же!

Письмо подхлестнуло молодых. Чего же они как чужие!.. На другой день после этого письма Митя Зайцев и Ленушка Курочкина в сопровождении старших Савиных и Настёны съездили на двух машинах в райцентр. А до того Дьяконов звонил Глебову и попросил его, как сват, о дне регистрации. Дело не затянулось, и молодая пара вернулась уже мужем и женой.

Возвратились скоро. Машина подрулила уже к Митиному дому… Все как полагается.

Без Мити, который в этот день застрял в своем доме, к рабочим у навеса заявился сам Румянцев с механиками. До вечера АВМ демонтировали и увезли. Ну и ладно. Лужковцы не противились, поскольку клевер был почти скошен. У навеса сделалось безлюдно. И Лужки вроде замерли. Но это — на первый взгляд. Теперь все возились на собственных огородах.

Иначе когда же? Уборка хлеба — вот она, с темна до темна потребует. Только в такое «окошко» и можно свое подворье в порядок привести.

На самом большом поле за скошенным и вновь зазеленевшим лугом все ниже клонилась спелая рожь. Около недостроенного зернового навеса стояли два комбайна с копнителями. Дождь шел по два-три раза за сутки, земля и зелень, нива и крыши не просыхали. Мокрая тишина стояла над миром. Ожидание уборки превратилось в сущее мучение. Как перехитрить погоду?

Из района никто не наезжал, звонили редко. Ходил слух, что Глебова и Румянцева вызывали в область, они обернулись за один день, прибыли домой не в лучшем настроении. Кого после посещали, там разговор шел в полный голос, иной раз с криком и угрозами. Судя по областной газете, Чуровский район провалился с заготовкой кормов: чуть больше половины плана. Два абзаца в передовой статье были с обидными для чуровцев словами.

Савин собрал комбайнеров и предупредил, что за солому нынче будут спрашивать по всей строгости, хотя и комбайнеры, и сам он прекрасно знали, что, если погода не прояснится, им будет не до соломы: чем ниже срежешь, тем больше зерна потеряется в зеленой массе. Косить-то придется не раздельно, а напрямую. В валках хлеб вовсе прорастет и погибнет. И, тем не менее, за солому — по всей строгости, поскольку кормов, как всегда, мало.

В один из этих дней состоялось правление Кудринского колхоза. На нем в члены колхоза приняли Вениамина Савина. Марина заявления не подавала. С первого сентября ей предстояло вести курс биологии и природоведения в кудринской средней школе. Тогда же, на правлении, новому колхознику вручили купчую на личное владение домом, пустовавшим по левую сторону от избы деда Силантия, который после отъезда родных присмирел и утерял всю свою боевитость.

Только тогда Веня с Мариной пошли осматривать свой дом, свою пятисотрублевую покупку — подарок отца.

На подходе к дому к ним пристал и дед Силантий, сидевший до сего часа на своем крылечке. В ногах у него вертелась дворняга, которая со дня смерти соседа избрала себе в покровители соседа, была должным образом принята и обласкана, но, однако же, каждую ночь уходила ночевать в свою конуру за воротами осиротевшего дома.

— Законный ваш сторож, суседи, — сказал Силантий Андреевич и погладил собаку, запрыгнувшую лапами на грудь кормильца. — Ласкаю его, кормлю-пою, а он все к своему дому отворачивает. Так что владейтя, любитя и жалуйтя. А звать его, значит, Кузей. Давай, Кузя, знакомься и будь здоров.

Кузя вежливо помахал хвостом да еще дался Марине погладить, после чего снова откочевал на след Силантия.

Дом внутри уже попахивал нежилым, выглядел серым. По углам и у окон темнела плесень. Не топили… Но стены на удар обушка отзывались звонко, крыша и печь стояли нерушимо, широкие доски пола не гнулись и не скрипели. А веранда на садовой стороне даже в этот тусклый день выглядела просто и красиво. Два ласточкиных гнезда лепились под ее карнизом. На проводе вели мелодичный разговор семь или восемь касаток, уже ставших на крыло.

Марина осматривала свое новое жилье молча и сосредоточенно. Все тут было непривычным, а многое и не по душе. Ну, что делать около этой огромной печи с широким зевом, с предпечьем, с лежанкой у стены? Где вода? Неужели таскать ведрами от колодца с журавлем? Как вообще расположиться в двух большущих половинках? Она подавляла тяжкие вздохи, а Веня между тем говорил и говорил, стараясь вызвать у Марины гордость хозяйки:

— Смотри-ка, девочка, что это будет? Горница. Словно зала для танцев. Сделаем из нее две комнаты. Печь, конечно, оставим, какая же изба без русской печи? Она веками стояла в деревенском доме и, наверное, будет нужна и дальше. Так, Силантий Андреевич?

— От всякой простуды, Веня, от лихорадки и колотья нет лучшего снадобья, как эта самая печка. Вот, к примеру, радикулит. Он этой печки как черт ладана боится. Прогрел кости — и здоров. Вы уважьте ее, оставьте как есть.

Марина вежливо улыбалась. Ей эти болезни не были знакомы, Вене тоже. Но он все-таки спросил:

— Согласимся, Маринушка? Ну и отлично! А еще комнату можно устроить вот тут. — Носком резинового сапога он наметил на полу границы комнаты с одним окном. — Будет детская. Окном на юг, солнечная. Подходит? А кухню мы увеличим за счет передней, поставим в ней котел для воды и батареи в комнатах. Центральное отопление. Передвинем Лужки из века восемнадцатого в двадцатый. Еще бы водопровод и это самое хозяйство… Прорубать капитальную стену в сенях? Да, придется. Зачем нам такие огромные сени, Марина?

— А куды ж на зиму сушеное-вяленое вешать? Одежу верхнюю? — спросил Силантий.

— На чердак.

— Туды хозяйке вовсе нет надобности лазить. Оттого и делают сенцы, чтобы все под рукой.

Марина не столько слушала, сколько вслушивалась в себя. В эти дни ее не очень интересовал окружающий мир. Какое-то новое ощущение. Хотелось кислого, соленого, она то и дело вспоминала малосольные огурчики в савинском доме. Может быть, потому и спросила:

— А погреб у нас есть? Для капусты и огурцов?

— Ну а как же! — Силантий вернулся в кухню, ухватился за кольцо, врезанное в половицу, и открыл черный зев. — Туды цельный магазин уместится, девонька. Ты засвети фонарь да спустися, там одних бочек пять или шесть. Да ларь. Да полки всяческие. С осени уложится все огороднее, и до лета никакой тебе нужды в покупном! Все свое, чистое-свежее.

Спускаться она не хотела. Потом как-нибудь. Веня прошел снова в горницу, посмотрел на стены и спросил:

— Что на стены: обои или штукатурку?

— Оставим так, Веня. Бревна красивее всего. Вымоем их, они пожелтеют. И потолок. И пол. Разве вот в детской сделать обои?