Вячеслав Пальман - Девять хат окнами на Глазомойку

Настёне каким-то чудом удалось разжечь огонь в русской печи. Дыму напустила полну хату, покашляли предостаточно, пока дымоход не прогрелся и не просох. В доме потеплело, а вскоре и жилым духом запахло. Натаскали травы на пол, бросили одеяла — спи, ребята, в тепле и удовольствии! Принюхивайся к запаху топленого молока и распаренной пшенной каши в горшке. Ведь в такой-то печи она получается не такая, как в кастрюле и на газовой плитке. Рисом рассыпается, сама Настёна без доброй улыбки не может смотреть на дело рук своих.

За дождливые дни обернулась черной пашней заросшая залежь по обе стороны от Поповки. Не сказать чтобы готовая принять зерно, вся в крошеве стеблей и сучьев, но уже без ольхи и кустов, так что можно пускать плуги. Прошлась техника и по огородам, сметая гнилые загородки, высохшие яблони, кособокие сортиры на отшибе и высоченный сор, репьи. Стал проглядываться из Архиповых окон ручей по низам и пепелище на месте баньки. Зеленые джунгли исчезли, и от этого в заброшенных хатах сделалось светлей. Бездомные коты, страшно завывающие по ночам, как-то примолкли, перебрались на чердаки, страшно напуганные грохотом моторов.

Почти каждый день верхом наезжал Митя. Ходил, прикидывал что-то и подолгу выстаивал посреди поповских полей, видимо оценивая и размышляя, как оно будет дальше. А в последний рабочий день в Поповку прибыла еще более представительная делегация: Зинаида, Митя с Ленушкой и Михаил Иларионович Савин. Они раздобыли лодку для переправы, привезли с собой всякого-разного для обеда-ужина, но мелиораторов до поры не спугивали с работы.

Оглядевшись, походили по обретенному полю, потом взяли лопаты и тяпки и пошли на маленькое кладбище, где недавно нашелся Архип. Пока он увидел приезжих с заречного участка, пока прибежал, они успели навести там порядок: повыбили траву, поправили покосившиеся кресты, оградку, подсыпали холмики. А закончив, отошли и постояли молча, стараясь вспомнить, кто и когда лег под эти кресты. Да разве вспомнишь! Архип и тот знал лишь два родительских места. А ведь пашню здешнюю создавало не одно поколение. Ох не одно!

Лишь после этого сошлись с мелиораторами вроде бы на совещание, посидели-покушали за столом, поблагодарили мужиков, все вместе погрузили на прицепы бочки, орудия и с грохотом, на скорости уехали к броду.

Тишина снова опустилась на пустую деревню и на поля вокруг нее. Тишина тут будет гостить подолгу. Прошлого уже не вернешь.

Вся эта дельная работа проходила под хмурым, беспрестанно дождившим небом. Циклон угрюмо и низко висел над лесами и полями. Колхозы переживали не лучшие дни. Какая там уборка! Трава бурела в валках, гнила в копнах. Убранного сена под крышей или в стогах повсюду оказалось до обидного мало. В районе рвали и метали. Но громы и молнии эти обходили Кудринский колхоз, успевший почти полностью убрать корма. Лишь клевер стоял, но и его потихоньку косили и сушили под навесом.

В Лужки вдруг прибыл гонец из района. Куровской писал, ссылаясь на указание исполкома: «Передать одну АВМ в Семеновский колхоз, обеспечить механика и тару для травяной муки, а также два самосвала со сменными водителями». Митя прочитал указание, посмотрел в сторону гудевшей сушилки, прикинул, во что обойдется это для района — потеря двух-трех дней на демонтаж и установку машины в другом месте, — и коротко сказал курьеру:

— Иди-ка ты… Ищи председателя или главного агронома. Но если и они прикажут, я передам машину не раньше вторника, когда закончим готовить клеверные гранулы. Вы это дело уже провалили. Теперь надумали ущемить и наш скот. Не выйдет. Лучше уж мы продадим вам готовый корм зимой. Все равно ведь просить приедете, как просили в прошлом году.

Примерно то же сказал Дьяконов в райисполкоме, куда его вызвали. Зачем терять два, а то и три дня? Еще неизвестно, как на новом месте организуют покос и перевозку травы. А в Лужках работают нормально, опять же улучшают районную сводку. Словом, отстоял свое мнение, победив привычное желание района подправлять отстающих за счет передовых, когда «выравнивание» непременно снижает общий уровень производства, вносит нервозность и суету в размеренные трудовые дни.

В это самое ненастье произошло еще одно, совсем уж непредвиденное событие: в Лужки нежданно нагрянула законная супруга Бориса Силантьевича, полная и красивая дама, без багажа, только с небольшим чемоданчиком в руках. Облаянная дворнягой покойного соседа, она покрутилась в пустом доме свекра, пугнула собаку и уже без чемоданчика, несколько встревоженная тишиной на выселках, отправилась на шум-грохот сушилки, где в эти дни работали лужковцы. И конечно, засекла там оживленную Зинаиду, своих мужа и сына, еще одну красивую деваху с ямочками на розовых щеках; мгновенно поняла, что смутные догадки недаром беспокоили ее. Не удостоив рабочий люд приветствием, она обменялась холодными взглядами с Зиной и Ленушкой, соображая, откуда ждать опасности, обняла мужа и слезно расстроилась, увидев худющего, вытянувшегося сына. Деду Силантию только кивнула и сделала ему ручкой. После чего увела мужа и сына в дом, игнорируя их просьбу повременить хотя бы до вечера.

Вечером в Лужках знали: завтра Борис Силантьевич, супруга, их сын покидают выселки. Так оно и вышло.

На Зине лица не было. Не пошла на работу, тянула время и все топталась на улице. Дважды ходила к Настёне мимо Савельевых окошек и угадала-таки встретиться с Борисом на очень короткие минуты. Только и успела шепнуть: «Напиши, а лучше приезжай, непременно приезжай!» Борис Силантьевич боязливо покосился на окна, тихо ответил: «Обязательно, радость моя». На том их последнее свидание и кончилось. Семья уехала на попутной машине, даже не захватив с собой, как прежде, солений-варений из запасов Савельева дома.

С их отъездом в Лужках заметно поутихло. Привыкли все же… Ну а лианы клематис по-прежнему красовались и прирастали, расцвечивая бревенчатые стены. Теперь они сделались постоянной болью Зинаиды. Единственное напоминание.

Прореху в рабочей силе около сушилки и на поле закрыли семьей Савиных. Даже Веня, оставив на время только что привезенную зерновую сушилку-сортировку, взялся за вилы рядом с Мариной.

Из района их не беспокоили. Работа шла ритмично, но без того напряжения, какое наблюдалось в первые дни сенокоса. А вечером у Настёны ликовали: пришло наконец письмо от Леночкиной матери! На крупно исписанных листках были всякие хорошие слова и поздравления, поклоны незнакомому Мите, а дочке — родительские наставления, как всегда запоздалые. Главное из написанного приходилось на конец: собираются к ним в среду, приедут в четверг, если не подведет «железка». Мать и сестра Ленушки осторожно просили, если можно, встретить их на станции.