Вячеслав Пальман - Девять хат окнами на Глазомойку

О работе лужковских мастеров, даже об освоении Поповки районная газета писала много и часто. И всегда подчеркивала безнарядный метод, личную инициативу. Но пока таких звеньев в районе было всего восемь, да и то не очень крепких. Работы не видно, а вроде бы существуют, коль мода на них пошла. Румянцев только усмехался, слушая Глебова, который любил разговаривать на эту тему. Где бы ни случился успех в звене, он получал, не без помощи секретаря райкома, широкую огласку. Зато каждый промах замечался Румянцевым. И тогда он не упускал случая подчеркнуть это и дать оценку. Разностильность, конечно, не способствовала дружной работе, но как-то до поры до времени и не выплескивалась наружу.

Наконец случай помог Ивану Ивановичу взять реванш за тот промах, когда ему не удалось наказать кудринских руководителей. Помог Куровской. И тоже случайно.

Он ехал издалека в район и на ржаном поле близко от села Кудрина увидел два комбайна, убиравшие хлеб. Уборку начали почти везде, и это было славно. Но тут Куровской обратил внимание на очень высокий срез: стерня выше колена. Пришлось пройти по убранному полю. Он ужаснулся. В стерне и на земле осталось много колосьев: комбайн не подбирал их, если резал высоко. И потери были налицо. Факт, мимо которого пройти нельзя.

Начальник сельхозуправления не вспылил, подобно Румянцеву, не наговорил обидных слов Дьяконову, который как из-под земли выскочил. Просто указал председателю на такое послабление в агротехнике уборки, назвал высокий срез браком и предложил немедленно исправить недостатки. Тем более что было это в третьем звене. В звене!

И Дьяконов не оправдывался. Только спросил:

— Как прикажете исправить?

— Косить надо ниже. По принятой технологии. Мастера обязаны знать.

— Сейчас распоряжусь, — тут же согласился председатель и, как только два комбайна выгрузили довольно чистое зерно в автомашину, набросился на комбайнеров:

— Стыд и срам, мужики! Стричь надо, а не маковки сбивать на косовице! Вон сколько колосков в стерне нашел начальник! В какое положение вы меня ставите? А еще безнарядники, называется. При нонешней ситуации, когда каждый центнер на вес золота… Ниже, еще ниже, как приказано!

Ко всему привыкшие комбайнеры не спорили. Молчком поскребли в затылках, один вполголоса заметил, что «дурное дело — не хитрое», понимающе глянули на Сергея Ивановича, на осуждающее лицо Куровского и тронулись дальше.

Теперь ножи хедера ползли чуть не по земле. Молотилки ревели, захлебываясь зеленой массой. На земле не оставалось ни колоска. Дьяконов и Куровской шли следом.

— Небо и земля, — удовлетворенно произнес Павел Петрович. — Так и держать. Много вы успели накосить на высоком срезе?

— Гектаров пятнадцать. — Дьяконов, разумеется, преуменьшил скошенную площадь. Кто знает, чем обернется эта инспекция?

Бункера наполнились. Подскочила машина. Шнек с великим трудом проталкивал в кузов зеленую кашу. Председатель сперва заглянул в кузов, потом забрался туда, помог подняться Куровскому. И с ожиданием, неотрывно смотрел на него, стараясь уловить хоть какое-то переживание на лице. Не уловил. А комбайнер матюкнулся и спросил:

— Куда везти эту кашу? В силосную яму?

Его коллега со второго комбайна был, что называется, откровенней. Он разразился длинной речью, поминая в ней безымянных начальников с такими прилагательными, что Куровской не выдержал и возмущенно выполз из кузова. А Дьяконов, уже стоя рядом, спросил:

— Так продолжать, Павел Петрович? Или у вас будут новые распоряжения?

Куровской нашелся сразу. Высоко подняв брови, он четко сказал:

— Здесь распоряжаетесь вы с Савиным. Я не буду подменять руководителей колхоза. Вот вы и находите выход, давайте указание. Но потерь, как вы понимаете, мы не потерпим. За потери вы и агроном понесете полную ответственность. Я обязан доложить в исполкоме.

— Но вы-то сами понимаете… — Дьяконов преградил ему дорогу. — Не первый год, Павел Петрович. Остановить уборку? А что дальше? Дайте совет, если мы не так начали.

Куровской вздохнул и, обойдя председателя, уехал.

Утром другого дня из Чурова прибыл народный контроль: агроном минзага и два работника исполкома. Дождались Савина. И началась работа. Отмеряли в разных местах квадратные площадки на высокой стерне, собирали колоски, считали зерна, взвешивали. И выяснилось, что потеряно на каждом гектаре почти три с половиной центнера. А в колхозе одной ржи сто восемьдесят гектаров. Жуткая цифра, если так косить: более шестидесяти тонн потерь!

Составили акт. Савин подписывать его не стал.

— Но так косить нельзя, — укоризненно сказал агроном минзага.

— А как, хотел бы я знать? Научите.

— Без потерь.

— Буду благодарен за науку. Вот прямо здесь и научите, благо комбайн рядом. Я, например, выхода не вижу. Только высокий срез.

— Ваше дело, — холодно сказал проверяющий. Он работал технологом по зерну и никогда не подымался в кабину комбайна.

После резкого разговора контролеры удалились.

В тот же день очень оперативно был составлен приказ по райсельхозуправлению. Куровской подписал его и передал Румянцеву. Тот прочитал, с деланным равнодушием сказал:

— Для Савина тут более чем достаточно. Отправь в областное управление, пусть решают, что делать с агрономом. Заодно приложи и прошлое наше постановление. — Тут он подумал и неохотно добавил: — Познакомь Глебова с этими бумагами.

Аркадий Сергеевич вернулся в райком поздно. Сел в кабинете и по привычке долго сидел в одиночестве, уставившись в одну точку. Помощник принес чай, печенье. Он поблагодарил, выпил стакан горячего чаю и пододвинул к себе папку с бумагами.

Сверху лежал приказ по сельхозуправлению за подписью Куровского и с визой Румянцева. Потом акт народного контроля. Все это он прочитал, усмехнулся. Как-то лениво потянулся к телефону. Куровской оказался на месте.

— Скажите, пожалуйста, — начал Глебов, — как у нас с урожайностью по зерну? В среднем по району.

— У меня есть данные только по ржи, Аркадий Сергеевич. Средняя пока двенадцать с половиной центнеров. Бункерный вес, конечно. Сухого будет не больше десяти. Слабый урожай, что и говорить.

— У кого меньше всех?

— В трех восточных хозяйствах. В Поливанове тоже. Восемь и семь десятых. Очень сорные поля.

— А выше двенадцати у кого?

— Примерно в десяти хозяйствах. От тринадцати до двадцати одного.

— Сколько в Кудринском?

— Двадцать один и шесть. — Голос его прозвучал несколько тише.

— Приплюсуем потери, которые вы там тщательно учли. Значит, они вырастили?.. — и замолчал, ожидая ответа от Куровского.

— Около двадцати пяти. — Это было сказано совсем тихо.

— Кто там главный агроном, Павел Петрович?