Владимир Степаненко - Дежурный по звездам

Лейтенант Кузовлев старался в темноте не потерять высокого сержанта Сироткина и не сбиться с тропинки.

Тишина в лесу становилась все ощутимее. Лейтенант вспомнил, что два дня назад он так же шагал через лес в свой военный городок. По его расчетам, они с сержантом давно прошли три километра, которые деревенские старики называли «сытыми», то есть по-особому долгими. Пора бы давно уже дойти до деревни, но не видно никаких признаков жилья. Одни овраги, кустарники и ольховые заросли. Он мысленно уже корил себя, что уступил Сироткину и согласился с ним идти.

Кузовлев вздохнул, понимая, что за свой опрометчивый поступок ему еще придется отвечать перед начальством.

— Пришли! — обрадованно закричал из темноты Сироткин прерывающимся от волнения и радости голосом. — Наша деревня!

Кузовлев почувствовал, что в поле стало значительно теплее. Ветер изменил направление — подул с юга. Между темными деревьями, которые он не видел, но смутно угадывал, светились желтые окна. Скоро вошли в прогон между домами. Потянуло навозом и теплым молоком. Сержант, топоча тяжелыми сапогами, взбежал на высокое крыльцо.

— Товарищ лейтенант, пригнитесь, — сказал он. — Дверь у нас в избе низкая. Отца зовут Иваном Даниловичем. Бывший гвардеец, старшина. Сам он об этом скажет! — и громко заколотил кулаком. — Заспали!

— Сейчас открою. Иду, — отозвался женский голос. — Тише, неугомонный. Не пожар же!

— Мама! — громко закричал Сироткин. — Маманя, здравствуй! Не признала?

— Ромка! — Хлопнула щеколда, из сеней вышла женщина.

— Мама, посвети. Дай я сам!

Обитая мешковиной и обложенная соломой дверь распахнулась, лейтенант оказался в кухне. В нос ударили знакомые с детства запахи хлеба, пареного зерна, вареной картошки и щей.

Навстречу Кузовлеву шагнул высокий, худощавый мужчина в растоптанных валенках.

— Товарищ лейтенант, входите смелее. Роман приехал? Вот радость… Будем знакомы: Сироткин Иван Данилович.

— Знаю, знаю, Иван Данилович. Роман мне о вас много рассказывал.

— Небось прихвастнул… Сам он как служит? Если чего не так, ты говори сразу. У меня не забалует.

— Не волнуйтесь. Все нормально, — успокоил его Кузовлев.

Женщина хлопотала около сына.

— Мать, корми гостей. Дождалась сына… Радость у нас с тобой.

— Ромушка, почему ты раньше ничего не сообщил? — спросила женщина, внимательно приглядываясь к сыну. — Бриться начал? Давно? Телеграмму бы отбил. — Она виновато посмотрела на лейтенанта: — Не знала о приезде… Винца бы припасла…

— Хватит причитать… раскудахталась, — спокойно сказал хозяин глухим басом и направился в комнату. Щелкнул выключателем.

Под потолком засветился розовый абажур.

— Папаня, мы завтра уедем, — сказал Роман со вздохом. — В десять часов скорый поезд.

— Ничего, — сказал спокойно Иван Данилович. — Погостите у нас с матерью денек-другой.

— В десять часов мы уедем, — твердо сказал лейтенант Кузовлев. — Мы обязаны прибыть в часть точно в срок.

— Точно, отец, — подтвердил Роман.

— Понимаю, служба есть служба, — согласился Иван Данилович. — Сам старшиной был. Жена, ты что на меня смотришь? К Кузьме домой сбегай. Пусть открывает для такого случая свою кооперацию. Роман, скажешь, приехал вместе с лейтенантом. Из армии не скоро домой попадешь, — продолжал Иван Данилович. — Сам служил, знаю. Служба моя началась в пограничных войсках, на самой границе. Слышали про город Рава-Русская? Так меня там война застала. Никогда не забуду… — Сироткин-старший посмотрел на стену между окнами.

Кузовлев проследил за взглядом старшины. В большой раме, перевитой блестящими ленточками фольги, красовался портрет старшего Сироткина в молодости. Ниже на гвозде висела помятая, выгоревшая фуражка пограничника.

Хозяин дома, заметив, что лейтенант заинтересовался его портретом, наклонил абажур, чтобы пучок света хорошо высветил фотографию, на которой он стоял, положив руки на автомат, висевший у него на шее. Фуражка лихо сидела на макушке, сдвинутая набок. На груди ордена и медали. Ратные дела старшего Сироткина были отмечены орденами Красного Знамени, Отечественной войны II степени, Красной Звезды и медалью «За боевые заслуги».

Иван Данилович довольно улыбался, глядя на молодого лейтенанта. Пусть, дескать, посмотрит на его награды.

— Я рад, что Роман попал в авиацию, — сказал он. — Если бы я не был пограничником, в авиацию подался… Все пришлось перепробовать. В пехоте воевал… Связистом был… Шестовиком… Под Сталинградом тяжело ранило… В Сочи в госпитале малость подлатали, и снова пошел на фронт.

— Папаня, лейтенант Кузовлев в Сочи отдыхал… Из отпуска едет.

— Отдыхал, говоришь? — машинально переспросил Сироткин-старший, уходя в свои думы. Его лицо стало строгим, маленькие глазки прищурились. Чувствовалось — прошлое не отпускает его, держит магнитом. — А что я о Сочи скажу? Теперь прославленный курорт. А я помню его по госпиталю: белые халаты, запах лекарств. Моря не видал, а говорят, оно красивое!

Лейтенант Кузовлев другими глазами посмотрел на хозяина дома. Ему даже стало совестно, что вначале он осудил старого фронтовика за домашнюю витрину. Подумал: вот устроил показуху, чтобы красоваться перед людьми. А старшина жил войной, своей трудной молодостью и имел полное право сказать: «Я хорошо воевал, стоял не на жизнь, а на смерть. Есть ранения и награды — вот они. Смотрите и помните: за моим поколением Победа!» Кузовлев вспомнил своего отца — командира танка тридцатьчетверки. Отец больше отмалчивался о своих боевых делах, словно стеснялся их, а орденами его тоже не обошли. И от этой общности судеб двух ветеранов старший Сироткин стал Кузовлеву ближе. Словно, кроме войны, и жизни у него не было. А теперь вот еще лучше — решил все описать.

— Пусть пишет, — улыбнулся Роман. — Он воевал — есть что вспомнить!

— Все бы так воевали! Мне перед самим собой не совестно. Хоть бы один наградной лист на самого себя прочитать! Интересно, какими словами обо мне писали? Ты меня слушай, да рот не разевай — хлопочи, мать. Роман, неси хлеб! Ты Кузьму позвала? Он захочет посмотреть на своего крестника.

— Позвала.

— Добро.

Дверь то и дело хлопала — в избу входили все новые и новые люди. Как же, приехал их земляк из армии на побывку, надо его посмотреть. Кузовлева пригласили к столу.

— За Родину! — громко провозгласил Иван Данилович первый тост и, стукнувшись своей стопкой с Кузовлевым и сыном, выпил залпом.

Лейтенант теперь не жалел, что согласился побывать в деревне Романа, и даже был где-то признателен ему за настойчивость. Он познакомился с живым гвардейцем-фронтовиком. Время неумолимо. Ветераны уходят. И каждая новая встреча с войной волнует. Это как бы еще одно приобщение к подвигу народа. О Великой Отечественной войне еще много можно рассказывать. Беспримерный героизм отцов — завещание молодым. Они должны держать равнение на старших!