Владимир Степаненко - Дежурный по звездам

В избу запоздалым хлопком ворвалась стайка девчат. Сержант Сироткин весело здоровался, звонко хлопая по рукам. Девчата смущенно повизгивали, громко смеялись. Каждая называла лейтенанту свое имя, но он тут же его забывал. Приветливо улыбался, приглашая сесть.

Под утро гости разошлись. Кузовлев и Роман легли спать. Мать примостилась около кровати сына, а рядом положила круглый будильник, чтобы не проспать. Иван Данилович сидел за столом, не сняв с себя китель с орденами, — похоже, был чем-то озабочен. Сидел неподвижно, нахмурив брови, сосредоточенно что-то припоминая…

Разбудили Романа и Владимира в семь часов утра. За окнами светлело. На столе дымился большой самовар. Сироткин-старший пил крепкий чай вприкуску. Перед ним на блюдце лежали кусочки аккуратно наколотого сахара и щипчики.

— Умывайтесь да садитесь к столу. Я вас сам провожу до вокзала. Как раз поспеем вовремя.

Посадив Романа и лейтенанта в поезд, Иван Данилович вернулся домой. Делать ничего не хотелось. Он раздраженно отмахнулся от жены, которая попросила его наколоть дров и принести из сарая щепы. После встречи с сыном никак не мог успокоиться. Посидел немного и полез за старыми фронтовыми фотографиями. Перебирал их и вспоминал…

В 1941 году в далекую Вологодчину ушло письмо от красноармейца Ивана Сироткина. Он с гордостью писал родителям, что принял присягу к охране границы. Письмо, как всегда, заканчивалось многочисленными приветами всем родным и знакомым: отцу — Даниле Егоровичу, матери — Агриппине Власьевне, младшим братьям — Кузьме и Михаилу, сестрам — Анфисе и Ольге, а также крестному и крестной, дядям и тетям и всем жителям деревни Защигорья.

Сироткин начал служить на 17-й заставе 91-го Рава-Русского пограничного отряда, но не имел права об этом сообщать, чтобы не разглашать военную тайну и не выдавать дислокацию своего отряда на советско-польской границе.

Командовал отрядом молодой лейтенант Морев, с темным обветренным лицом, густыми бровями, баянист, плясун и весельчак. Сироткин души не чаял в своем командире, старался хорошо выполнять все его приказания, чтобы заслужить похвалу и одобрение. Если другие красноармейцы порой тяготились службой в глухом лесу, уставали от строевых занятий, то Ивану все давалось легко и без особого напряжения. Он научился колоть штыком, умело отбивал удары прикладом, на стрельбище посылал пули точно в цель.

Лейтенант Морев сразу выделил малоразговорчивого выносливого красноармейца с ясными голубыми глазами и ежиком пшеничных волос. В свободное от нарядов время пограничники вместе с командиром и старшим политруком Елкиным, старшинами сверхсрочной службы, командирами отделений помогали строителям укреплять границу. Ходили в дозоры, строили долговременные укрепления из бетона, рыли окопы, стрелковые ячейки, ходы сообщения.

Иван Сироткин очень обрадовался топору. Еще бы! Вырос в лесном краю — тесать и валить деревья приучен с детства. Он умело шкурил, завалив набок топор, и, отбив намеленный шнурок, не спеша тюкал, готовя бревно для сруба или наката. Из-под топора летела щепа, и желтый ствол сосны становился гладким, словно полированным.

— Молодец, Сироткин, — хвалил лейтенант Морев, любуясь его работой.

— Товарищ лейтенант, отпусти Сироткина ко мне, — просил начальник строительства. — Я его бригадиром поставлю. Толковый парень.

— Нет, дорогой, Сироткин у меня пулеметчиком будет! — отшучивался командир отряда. — Я ему ручной пулемет доверю. Границе нужны хорошие бойцы. А потом присвоим звание сержанта, и отделение получит. Верно, Сироткин?

— Товарищ лейтенант, — говорил, сияя от похвалы, Сироткин, — вы только прикажите — дом срублю. Как пожелаете: в крест или лапу. — Подражая отцу, он поплевывал в широкие ладони и принимался не спеша тюкать топором. Казалось, что рядом стоял Данила Егорович и говорил: «Что умеешь, сын, всегда сгодится. Человека судят по мастерству. В жизни — как на долгой ниве!» Иван улыбнулся. Пожалуй, он в самом деле сумеет поставить дом. Труднее всего придется с углами, а потом с окнами и дверями. Без отца он сам никогда не окосячивал. А если так выпадет — справится. Лейтенант не удивлялся, что он хорошо стреляет в тире, и не расспрашивал его о деревенской жизни, а то бы он рассказал, что у них в Защигорье у каждого мальчишки своя переломка-одностволка и умная лайка. Он, Иван, больше всех набивал белок по чернотропу. Умел обкладывать зверя, хорошо ходил на лыжах, читал следы на снегу.

В лесу Иван чувствовал себя уверенно. Выходя на просеку, посвистывал рябчиком. Простая веточка в его руках превращалась в чудесный манок-вабик. Ничего в лесу не проходило мимо его внимания: развороченный муравейник, — значит, прилетал кормиться косач, голая ветка осины — была дикая коза. Он легко отыскивал в здешнем лесу любую тропку.

Сироткин радовался, что командир отряда решил сделать его пулеметчиком.

— Товарищ лейтенант, а когда я получу ручной пулемет? — часто допытывался он.

— Немного освобожусь, сам с тобой займусь. Объясню устройство «дегтяря». Домой хочешь?

— Соскучился, — честно признался Сироткин и вздохнул. — Скоро у нас яровую пшеницу начнут косить.

— Сам-то косил?

— Приходилось, как же!

— Гляди ты, на все руки… Ну ладно… Бункер для пулеметного расчета срубишь? Буду ходатайствовать о предоставлении тебе отпуска домой на десять суток, — сказал лейтенант и улыбнулся. — Ты подумай.

— А чего думать, согласен. Покажите только, где строить.

— Пойдем.

В низинах, заглушенных осинками и березками, тянуло сыростью. Но стоило тропинке взбежать на подъем, стояли корабельные сосны, источая тепло. Прогретый воздух настоялся на хвое, на коре деревьев медово блестели оплывшие капли смолы.

Скоро лейтенант Морев и Сироткин вышли на дозорную тропу. Выбитая солдатскими сапогами, стежка вилась перед ними без единого стебелька травки, как настоящий асфальт.

Лейтенант Морев остановился, внимательно оглядел открытую прогалинку, подошел поближе к кустарнику и сказал:

— Вот тебе место для бункера.

Сироткин посмотрел вокруг, потоптался на месте и, разведя руками куст лощины, не торопясь пошел вперед. Так он, бывало, ходил по лесу на охоте, доверившись своему чутью, выбирал место для шалаша перед током косачей.

Командир слышал, как слегка потрескивали кусты и похрустывали ломающиеся ветви под ногами Сироткина, но самого его не было видно. Лейтенант Морев на ходу обломал веточку лещины с круглыми листьями и принялся ею отмахиваться от наседавших комаров. Стегнул себя по гимнастерке и удивился: как будто ударил по кровельному железу. Гимнастерка и брюки заскорузли от смолы. Посмотрел на руки и покачал головой: ногти обломаны, пальцы склеились — не разодрать. Морев представил, как бы удивился начальник военного училища, увидев своего отличника боевой и политической подготовки в таком затрапезном виде. Но какое ему сейчас дело до внешнего вида? На последнем совещании полковник напомнил, что каждый командир отряда отвечает лично за сооружение укреплений на своем участке. «Не хватает времени днем — работайте при луне, — сказал он. — Мне докладывать каждый день, что сделано. Но никаких ссылок на уважительные причины!» Морев понимал: время выдалось напряженное. Хотя Германия и заключила договор с Советским Союзом о ненападении, но ее самолеты то и дело перелетали на большой высоте границу. А три дня назад снова появился двухмоторный немецкий самолет.