Владимир Степаненко - Где ночует зимний ветер

Последние три часа пути оказались самыми длинными и долгими в моей жизни. Два раза я садилась есть, но Елизавете Прокофьевне и Тамаре все казалось мало. Они усиленно потчевали меня из своих запасов.

Явилась Антонина в белой куртке, с подносом, заставленным стаканами с чаем. Поезд дернул, и ложки в стаканах затинькали колокольчиками.

— Ваше купе решила напоить чаем в первую очередь, — улыбнулась Антонина. — Тебе, Анфиса, скоро выходить. — Она достала из кармана пакет с ванильными сухарями. — Ешь! Приедешь поздно. Кто тебя накормит, кто напоит чаем?

— Не пугай девку, — сказала Елизавета Прокофьевна. — Не к медведям едет. В экспедиции народ хороший. Насмотрелась я на геологов.

Поезд резко затормозил. Стукаясь друг о друга, налетели вагоны. Расплескался в стаканах недопитый чай.

— Собирайся, Анфиса. Через пять минут тебе выходить!

Я не могла скрыть страха. Хотя давно ожидала эту команду, готовилась к ней, но прозвучала она для меня совершенно неожиданно. В горле пересохло. Сразу лишилась голоса.

— Анфиса, надевай унты, — решительно приказала Елизавета Прокофьевна. — А ботинки укладывай в мешок.

— Хорошо, — я стала лихорадочно запихивать в рюкзак зубную пасту, кофточку, мыло, щетку. Потом натянула на себя вторые лыжные брюки. На голову нахлобучила лохматую вязаную шапку. Шею обмотала теплым кашне. На руки натянула перчатки.

Заскрипели тормоза. Поезд остановился. Пассажиры вышли из своих купе провожать меня. По очереди жали руку.

— Счастливо! Передавай привет сто десятому! Привет начальнику Тюменской экспедиции. Пусть летом ждет к себе в гости!

— Передам! Передам! — торопливо отвечала я.

Отлетела в сторону тяжелая железная заслонка, и Антонина открыла дверь.

Ветер ударил в грудь. Десятки тысяч острых иголок впились в открытые щеки, нос, губы.

Вагон медленно вполз в снежный тоннель. Я хотела спрыгнуть на стену снега, но испугалась.

В темноте замелькали огоньки ручных фонариков. Они обшаривали вагоны поезда.

— Ани-куш-кина-а! — вразнобой из разных мест выкрикивали мою фамилию. — Ани-куш-кина-а!

— Здесь! Я здесь! — замахала я рукой, взвизгивая. — Я приехала!

— Ура! Приехала! — гаркнули в черной ночи.

Антонина пожала мне еще раз руку. Я обернулась и быстро чмокнула ее в нос, потом расцеловалась с Тамарой и Елизаветой Прокофьевной. Заплакала, как будто теряла своих родных и близких. Слезы сразу замерзли и повисли на ресницах тяжелыми дробинками.

— Прыгай! — кричали из темноты. — Не бойся, прыгай! — Лучи фонариков сбежались вместе и высветили горбатую макушку снежной горы. Я хорошо рассмотрела истоптанный ногами снег, весь в темных пятнах мазута и сажи.

Паровоз дал оглушительный гудок.

— Прыгай!

Но я нерешительно толклась на тесной площадке.

— Прыгай, я поймаю! — С горы в снежный тоннель слетел приземистый бородач. Он оказался в кругу света. Я швырнула тяжелый рюкзак, который он сразу же поймал. Паровоз дернул вагоны, потащил их за собой. Я зажмурила глаза и бросилась вниз. Мужчина оказался в самом деле сильным. Руки крепкие, как стальные крюки. Лохматая борода защекотала мне лицо.

Хриплый голос обрушился на меня:

— Говорил, не надо бояться. Эх, ты, Аникушка! — Мужчина подержал еще немного меня на руках и осторожно поставил на землю. — Аникушка!

Оттого, что бородач назвал меня просто Аникушкой, я смутилась и обрадовалась. Сказала просто, как будто была с ним знакома сто лет:

— Неужели все пришли меня встречать?

— Один геолог дома остался. С радикулитом мается. Придется сегодня его горячим утюгом прогладить.

— Правда?

— Точно говорю. Первое средство.

Я попыталась представить, как незнакомого геолога будут гладить горячим утюгом, и захохотала. Понимала, что неприлично смеяться, но не могла удержаться.

— Смотри, не загладь складки.

— Постараюсь, Аникушка, Имя у тебя есть?

— Анфиса.

— А меня Владимиром крестили.

— Бугор, отпусти девчонку! — Лучики фонариков высветили нас. — Аникушкина, выбирай валенки. Принесли тебе.

Из темноты в луче света тянулись ко мне валенки: черные, серые, подшитые и обсоюзненные для красоты кожей.

— Я унты достала.

— Телеграмма пришла: ты едешь без валенок.

— Это, наверное, Дядя Степа прислала?

— Начальник получил, — сказал вразумительно Владимир. Он протянул мне два огромных растоптанных серых валенка, в каждом из них я могла спокойно сама спрятаться.

— Почему ты Бугор?

— Так прозвали.

Фонарики пробили темноту. Прямо на меня двигался высокий, широкоплечий мужчина в меховой шапке, в огромных собачьих унтах. По тому, как все собравшиеся расступились, я поняла, что это начальник партии.

— Здравствуй, Детский сад. — Мужчина крепко пожал мне руку. — Почему отказалась в Москве взять валенки? Теперь видишь, какой у нас мороз кусачий? Три нос ладошкой, три сильнее, а то побелел! Ну, у меня ты здесь не забалуешь! — Он протянул пару новых черных валенок.

— Вот, унты у меня! — я приподняла ногу. — Мне в поезде Елизавета Прокофьевна подарила.

— Унты — это хорошо! Но валенки все равно бери, не отказывайся. Две пары всегда надо иметь. Одни сушишь на печке, а вторая пара на ногах. — Мужчина внимательно смотрел на меня, прищурив темные глаза. — Так-то, Детский сад, узнаю своего Степана. Будем знакомы. Начальник партии Александр Савельевич Карабутенко.

Новое место. Новые испытания. Но мысли опять о недавнем прошлом…

В нашем классе — шумное оживление. На черной доске мелом кто-то старательно написал аршинными буквами:

«До последнего звонка — тридцать пять дней. Просим вас не мучить нас!».

Девчонки шептались по углам. На мое появление не обратили никакого внимания. Не стали приставать с расспросами, почему я не была вчера в школе. А я ездила на аэродром. Горегляд был в зоне. Оставила ему в проходной записку. Случайно услышала, что у него в воздухе отказал мотор. Жив ли он? Что сказать Маше? Скоро я узнала, что девчонок расстроило вчерашнее классное собрание, на котором я, естественно, не присутствовала. Девчонки обиделись на Марию Петровну. Петруша не заступилась за нас, когда директор сказала, что на последний звонок в школу мы должны явиться в парадной форме: девчонки в белых фартуках, а мальчишки в белых рубашках.

Мне тоже давно хочется сбросить надоевшую школьную форму в чернильных пятнах. Красивое платье неузнаваемо преображает и украшает. Сразу себя чувствуешь настоящим, взрослым человеком.

Девчонки обсуждали прически. Одна-единственная вольность, которую можно пока себе позволить. Да еще мягким карандашом для рисования чуть-чуть подкрасить брови и ресницы.