Владимир Степаненко - Где ночует зимний ветер

— Стой! — Володька выскочил на берег и побежал вдоль ручья, стараясь догнать шест.

Страшный грохот раздался высоко в горах. По всему ручью камни пришли в движение, застучали, ударяясь друг о друга.

Поток тащил огромную глыбу льда, кроша ее о камни, крутя на водоворотах.

Страх приковал меня к камню. Я смотрела на искрящуюся льдину в синих трещинах. Не в силах была сдвинуться с места и даже переступить.

— Анфиса, прыгай! — громко и требовательно крикнул прибежавший Володька.

Но я приросла к камню.

— Прыгай! — Свистунов бросился в воду и сорвал меня с камня. Швырком выкинул на берег, как тяжелый мешок или ящик.

Льдина ударилась о камень. Сбила его и потащила впереди себя. За льдиной несся высокий вал воды.

На берегу страх не прошел. Осторожно ощупывала себя руками, не веря в спасение.

Ручей преобразился, как река в половодье, и стал грозным. Вода шла вровень с берегом, заливая и топя камни.

Володька задумчиво тер рукой лоб.

— Вытри кровь!

— Заживет!

Я намочила платок и приложила его к ране.

— Чем рассек?.. Шрам будет.

— Ничего… до нашей свадьбы заживет!

— Я не собираюсь замуж…

— Все так говорят! — Володька заулыбался и крепко сжал мне локоть.

— Убери свои руки, питекантроп!

— Кто?

— Питекантроп.

— Кто это?

— Первобытный человек каменного века.

Володька кивнул головой. Старательно установил высокий шест с красным флажком около палатки ВВ. Тут же привалил доску у основания тяжелыми камнями.

— Все, теперь вертолетчики не заблудятся!

Без особых приключений мы вернулись в лагерь. Заметив меня, Ольга отозвала в сторону и тихо сказала:

— Александр Савельевич тебя искал. Могла меня предупредить, что пойдешь гулять со Свистуновым. Будет спрашивать, скажешь — ходила ловить рыбу.

— Зачем врать? Володьке помогала шест устанавливать. Я не гуляла. Так и Александру Савельевичу скажу.

— Ну, мне ты не заливай! — Ольга засмеялась и подмигнула. — Бугор — парень красивый. Не ты первая засматриваешься. Королева Марго тоже заглядывалась. Учти: он парень опасный — бабник. Одна ты, тетеря, не понимаешь!

— Отстань, — разозлилась я на радистку. — Мне какое дело, бабник… не бабник… Меня не волнует… Встречаться с ним не собираюсь… Помогать ходила! А ты разве не помогла бы?

— Но он в моей помощи и не нуждался.

Я поспешила к крайней палатке лагеря.

— Александр Савельевич, вы меня звали? — спросила я напряженно.

Начальник партии вышел, скрипя протезом.

— Звал, Анфиса… А ведь забыл, зачем… Да, привет тебе Степанида в письме передает. Недосуг был раньше сказать. Спрашивает, не собираешься ли ты убежать в Москву? А?

— Не верю вам, — резко сказала я. — Так Дядя Степа никогда не скажет!

— На, читай письмо, — улыбнулся Александр Савельевич.

Я быстро развернула свернутую страничку. Вчиталась в незнакомый почерк.

«Александр-бородач! Меня радует, что ты написал об Анфисе. Не собирается ли она возвращаться раньше времени в Москву? Смотрите, не перегружайте девочку. Я вас знаю…

Третьего дня была у матери Анфисы. Она переехала в новую квартиру. Мать у нее чудесная — рабочая. Сколько всего умеет. Угощала вкусным обедом. Я рассказала ей об Анфисиных успехах, как ты написал. Молодец Анфиса! Передай, чтобы не боялась работы. Чем больше умеешь — тем легче жить. Я рада, что у нее много новых друзей. Пусть учится жить своим умом.

Я каждый день включаю приемник и слушаю погоду. Знаю, весна идет к вам на Север!

Анфиса написала, что ты отпустил бороду. Не представляю тебя с веником. Наверное, чуден!

Вот и все.

Степанида… Степанида Ивановна… Дядя Степа… Я с ней познакомилась в тот памятный вечер…

Встреча с солдатом поставила все на свое место. Мне надо возвращаться домой. Я влилась в оживленный людской поток. В окнах домов и в магазинах включили свет, засверкали разноцветными огнями неоновые рекламы на крышах домов. И сами приняли какой-то праздничный вид.

Но оказалось, сердцу нельзя приказывать. У него есть своя память. Подходя к площади Пушкина, я невольно замедлила шаги. На этот раз лицо поэта показалось мне строгим.

Часы, висящие на высоком столбе, напоминали луну. Стрелки медленно ползли по кругу. Они чуть вздрогнули и остановились — маленькая на восьмерке, большая на двенадцати.

— Восемь часов! — произнесла я, оглядываясь по сторонам. Сказалась выработанная привычка. «Сейчас придет Алик. Мы всегда встречались с ним в это время».

Но тут же отогнала эту мысль. Заставила себя не думать о нем. Не хочу его видеть, не хочу! Если бы он сейчас появился, надавала бы ему по щекам.

Около часов стоял мальчишка. В руке сжимал целлофановый пакетик. В пакетике, как в куске льда, горел красный цветок. Я посмотрела на мальчишку и невольно сравнила его с Аликом. Как они похожи. Нет, я все выдумываю. Или похож все-таки? Разве что манерой сутулить плечи и хмурить брови…

На меня чуть не налетел мальчишка с цветком. Он шел от памятника Пушкину грустный и печальный.

— Не пришла?

— Нет! — растерянно ответил мальчишка и оторопело посмотрел на меня. Он не мог понять, как я узнала о его свидании. Бросил мне цветок. Сорвался и побежал.

Мне показалось, что мальчишка расстроен. Мне стало жалко его, но помочь я ему не могла.

Вот и моя милая, родная улица. Принимай, родная, беглянку! Захотелось погладить каждое дерево у тротуара, каждую дверь подъезда.

В двух наших окнах горел свет. Мама еще не спит, ждет меня. Сидит за столом и прислушивается к каждому звонку. «Милая, хорошая мама! Ты у меня самая лучшая на свете! Прости, что я заставила тебя страдать и мучиться! Я тебя люблю! Ты даже не знаешь, как я тебя крепко, крепко люблю! Люблю и всегда буду любить!».

Слезы катились у меня из глаз, и я слизывала их языком. Сейчас я поднимусь к себе на второй этаж. И увижу маму. Мама давно постелила мне на диване. Положила две подушки и старое ватное одеяло. Как я устала и измучилась! Как хочу есть! Почему мне суждено мучиться? В чем я виновата? Мама все поймет и простит меня.

Но кто это? Прямо передо мной в ворота юркнул мужчина. В руках у него авоська и большой торт. Кузьма Егорович! К маме идет?

Много мне выпало за сегодняшний день, но такого я не ожидала.

Круто повернулась и торопливо пошла.

Успела заметить, как из парадного вышла сгорбившаяся женщина. Мама?

— Фисана! — тихо позвала мама, всхлипывая от плача. — Фисана!

Я ладонью зажала рот, чтобы не закричать.

Мама шла по улице, оглядываясь по сторонам, как будто искала меня в дремучем лесу, где я заблудилась.

Я не могла больше сдерживаться и побежала.

Казалось, за мной по пустынной улице летел мамин зовущий голос. Он искал меня, хотел остановить: «Фисана!»