Владимир Степаненко - Где ночует зимний ветер

Аверьян Гущин меня обидел. Я докажу ему, что я не родственница Александра Савельевича. Я рабочая. У меня должны быть своя лопата, лом и кайло! Человек состоит из ряда поступков. Очень важно, как он поведет себя при первом шаге. Я его делаю!

Мне надо стать хорошим, честным человеком — это, может быть, и есть главная способность и самый настоящий талант.

— Анфиса, поздравляю, — весело сказала Ольга, выбегая из своей палатки с наушниками на ушах. — Сегодня первое августа!

— Первое августа? — переспросила я испуганно. Неужели уже прошли пятьдесят девять дней лета и пора ждать зиму? Посмотрела внимательно вокруг. Кажется, ничего не изменилось в нашем лагере около Хауты. Такие же горы с острыми зубцами в белых косынках снежников, такие же зеленые листочки, капельки на ивках, березках, такие же были шарики на пушице, такие же красивые полярные маки.

Взволнованно подумала о Москве. Почему я забыла, что август — месяц экзаменов в институты? Готовятся будущие студенты. Кто из нашего десятого «Б» пойдет в институт? Начала вспоминать по именам и фамилиям мальчишек и девчонок. Никого не забыла, помнила все их проделки и смешные прозвища.

Я верю, что Зоя Сергеева и Юра Громов сдержали слово — пойдут на завод. Вернусь в Москву, встречусь с ними. Они поймут меня и не осудят. Иначе поступить не могла.

Мария Петровна, почему вы никогда не рассказывали, как начинали свою трудовую жизнь, как перешагнули порог?

Я начинаю свою рабочую биографию на Полярном Урале. Завтра отправляемся в горы. Мне копать канавы, бить ломом гранит, работать лопатой. Я не боюсь. Надо проверить себя на трудностях. Александр Савельевич сказал, что счастье в каждом из нас. Пора разобраться, где ты принесешь людям больше пользы.

Завтра я ухожу в горы!

Трудно жить на свете, когда тебе семнадцать лет, а окрестили тебя ведьмой. После завтрака на меня набросился Лешка Цыпленков, угрожающе размахивая перед лицом грязным кулаком, когда я отказалась приписать пять лишних кубометров к его выработке.

— Анфиса, сколько у меня вышло по твоей чертовой арифметике? — угрожающе зашипел Аверьян Гущин, высовывая из канавы голову с растрепанными волосами. Прошлепал по воде и уперся грудью в край ямы. — А ну, говори!

— Три куба.

— Только всего? Совсем не жирно, не жирно. Значит, я зря вкалывал два дня? Дрянь ты, ведьма! Ведьма самая настоящая! Против своих работяг идешь, крестница. — Аверьян выругался забористым матом. — Учить тебя, видно, надо!

— Без науки здесь не обойтись! — как эхо, с готовностью откликнулся Цыпленков, ожидая сигнал от парней, чтобы наброситься на меня.

Я испуганно отпрянула назад. Уставилась в широкую спину Свистунова, ища у него защиты, но он не обернулся, не остановил расходившихся крикунов, сосредоточенно крошил сильными ударами кайла породу. Впрочем, я ничего другого не могла сейчас ожидать от него. Сердце сжалось от предчувствия беды. Одна среди трех здоровых парней и, видимо, беспощадных.

Аверьян не спеша вылез из канавы. Постучал сапогом о сапог, сбивая с них грязь. Немного раскачиваясь, медленно пошел на меня. Голова упрямо согнута, руки вытянуты вперед, как у борца.

Я знала злой, мстительный характер Гущина.

Он быстро приближался, сильно хлопая голяшками резиновых сапог. Про себя напряженно считала его шаги: пять, четыре, три, два, один!

— Не подходи! — пронзительно закричала я и быстро опустила руку в карман штормовки.

— У нее взрыватель! — хриплым басом предостерег парня Свистунов. — Не трогай психопатку. Взрыватель в палатке ВВ сцапала. По дурости взлетит, а нам потом не расхлебать. Срок дадут. Сами разберемся с кубиками, кому сколько записать. Зря ишачить я не намерен. А ты что же, — он с ненавистью посмотрел на меня, сверкая глазами, — своих топишь? Бери канаву и вкалывай. А из моей выматывай. Поняла?

— Не пугай!

— Правильно, Бугор, — засмеялся Цыпленков, радостно потирая руки. Ладони его скрипели, как наждачные диски. — Пусть сама колупается. Породка здесь божьей милостью, как подарок любимой мамочки, седьмой категории. Камень на камне. Скорей горб треснет, чем куб выкинешь!

— Я беру канаву, — спокойно ответила я. Смело посмотрела на Бугра и рукой откинула прядку волос: — Ты мне взорвешь, как всем, на выброс.

Он нехотя кивнул головой.

Трясущейся рукой я вытерла со лба капли пота. Недавнее беспокойство вернулось ко мне. Вспомнила маму, Дядю Степу. Напрасно я старалась не думать о них, считая, что обойдусь. Они мне нужны, необходимы их советы и поучения. Мысленно увидела себя идущей в школу. В руке новый портфель с блестящими замками. Но как это было давно. Неужели больше никогда не вернутся счастливые дни? С разочарованием посмотрела на Бугра. Трудно себя обманывать: мне он чуть-чуть нравился до нападения в палатке ВВ. Не забыл о взрывателе! Помнил свое бегство. Взрыватель меня тогда спас. Я присела на камень, стараясь успокоиться, а главное — во всем разобраться. Слишком много забот сразу взвалилось на меня. Огляделась по сторонам. Красные скалы с острыми пиками, как будто откованными в кузнице, громоздились одна выше другой.

В темном ущелье Главного, где Александр Савельевич задал копать канавы, мы одни. И я среди трех парней.

Все против меня. Это видно по злому блеску глаз, сжатым кулакам. Я не должна их бояться, уступать! Сверху сорвался камень и, тяжело прогремев, ударился о наплыв льда.

Аверьян Гущин посмотрел на прокатившийся кругляш и повернулся ко мне.

— Видела, Анфиса, камень чуть тебя не задел. Скажи, как получилось! Ты смекай: в горах часто обвалы, — он ехидно улыбнулся. — Совесть у тебя есть? Ты не прораб, чтобы прижимать нас кубами, а тоже работяга. Нехорошо? Не-хо-ро-шо! Бугор рвет классно, а для тебя особенно постарается. И могло все обойтись по-хорошему. А теперь придется, крестница, лопаткой помахать. Греби больше, кидай дальше! А зачем? — Аверьян чиркал спичками, ломал их, наконец, зажег одну и жадно затянулся табачным дымом. — А могла за лопатку и не браться. Разве мы не люди? Наскребли бы сообща тебе кубиков. Набьешь на ладонях мозоли — поймешь. Своя вроде девка, а заблажила. — Красный огонек папиросы взлетел и кружился передо мной, как бабочка. Аверьян грозил кулаком. — Миром бы все решили. По-хорошему. Ты скажи, разве тебе не нужны рубчики? Когда деньги в кармане, мне петь хочется. В любой магазин войдешь, радуешься. А без рубчиков в кармане — шлехт! Труба!

— Поймет правду, когда помахает кайлом! — недовольно бросил Лешка Цыпленков и задергал руками. — Я два дня вкалывал за баранку. Совести у тебя, Аникушкина, нет. Откуда ей быть? На маминых лепешках сидела.

— У меня нет совести? — взорвалась я. — Совесть есть… рабочая совесть. А приписывать я вам все равно не буду. Дважды два четыре, ясно?