Владимир Степаненко - Где ночует зимний ветер

Грузили мы танки на фронт на железнодорожные платформы, сделанные в Тагиле, засыпали в топки паровозов уголь, добытый егоршинскими и богославскими горняками. На каждом из нас были армейские шинели и сапоги, сшитые уральскими женщинами.

Корпус начал действовать в составе 4-й танковой армии севернее Орла в 1943 году. Освобождал Польшу, брал Берлин. Многие танкисты нашего корпуса покрыли себя неувядаемой славой. Их подвиги мы помним всегда.

Анфиса Петровна, Вы можете гордиться своим отцом. Он был храбрым воином. Подвиг его записан в истории корпуса.

В ночь на 28 января 1944 года гвардии капитан Петр Иванович Аникушкин со своими разведчиками получил задание проникнуть в село Яблоневку и разведать силы противника и его оборону.

Смельчаки обошли боевое охранение фашистов и, спрятавшись за овином на окраине села, вели наблюдение. В Яблоневке оказалось двадцать фашистских «тигров» и несколько самоходных орудий. Моторы передних танков работали, они готовы были идти в бой. Капитан Аникушкин первый выскочил из укрытия, уничтожил гранатой четырех фашистских танкистов, взобрался на танк и огнем из автомата отсекал экипажи гитлеровцев, пытавшихся подойти к машинам. Три разведчика уничтожили экипажи восьми «тигров» и пяти «фердинандов».

Принялась себя ругать. По своей глупости чуть не сожгла письмо. Папу помнят. Подвиг никогда не забывают!

«…Гвардии капитан Аникушкин Петр Иванович за бой в селе Яблоневка представлен к ордену Отечественной войны первой степени. Орден он не получил, так как был ранен в этом памятном бою… Наградные листы мы разыскали. В военкомате Вам должны вручить орден. Храните его в семье.

Будьте достойны памяти своего отца. Гвардии капитан любил Родину. Если соберетесь на Урал, двери всех наших домов открыты для Вас.

Я прижала разгоряченную голову к брезенту. Смахнула рукой слезы. «Сладкоежка спрашивала, в кого я такая храбрая, — подумала я. — В отца, гвардии капитана. У меня такой же нос, такие же глаза, на подбородке такая же ямочка. Дорогие ветераны, я не подведу вас. Потребуется — пойду защищать Родину. Степанида Ивановна… Дядя Степа в семнадцать лет ушла на фронт добровольцем. И мне семнадцать лет. Родина у нас одна!».

Последние дни я все время думала о папе. «Анфиса Петровна, Вы можете гордиться своим отцом. Он был храбрым воином. Подвиг его записан в истории корпуса». Вспоминала несколько раз солдата, с которым познакомилась ночью на вокзале… По-другому представила себе летчика Виктора Горегляда и его опасную, но важную работу… Может быть, папа знал Александра Савельевича… Он настоящий герой! Ветеран войны.

Однажды я проснулась ночью. Солнце стояло в зените, нагревая скалы, камни, воду в озерах, ручьях, растапливая снег и льды.

Мне не спалось. Я обошла сонный лагерь, вылинявшие, изодранные палатки. Комары повисли надо мной столбом черного дыма и страшно гудели и жалили. Я убежала к реке, надеясь, что в узком ущелье между Братишками ветер сильнее и собьет комаров, но этого не случилось.

Среди травы увидела рубчатые следы вездехода. Он прошел здесь, расстелив две лесенки. Путь лежал к саурейскому лагерю. Перед огромными надолбами вездеходчик сворачивал в сторону.

Я внимательно приглядывалась к траве, пока не убедилась, что это следы старые, не от Мишкиного вездехода. Несколько лет тому назад здесь проходил вездеход с геологами. Земля сохраняла память о прошедшем вездеходе и людях.

Невольно вспомнились рассказы папы о Курской дуге. Как взволнованно говорил он тогда об истерзанной танками земле… После войны он ездил один раз на место боев, чтобы посетить могилы своих товарищей.

«Анфиса, у земли особая память. Воронки авиационных бомб и снарядов, как язвы, разбросаны по полям. В них не растет даже трава… Но земля помнит добро… Спелые колосья шумят по ветру, где прошел трактор».

Кончим мы работать на Хауте, а следы нашего вездехода останутся на долгие годы такими же лесенками, по ним пойдут новые отряды геологов, молодых ребят… Они не будут знать, что впереди нас шагал ветеран войны Александр Савельевич Карабутенко, шагал на протезе, сбивая головки цветов, обсеивая землю семенами. «Подвиг не умирает, а продолжается!»

За палатками лагеря меня остановил Мишка Маковеев. Он смотрел на меня глазами, полными радостного удивления.

— Аникушкина, послушай, какое стихотворение я достал! Сергей записал по памяти. Пятый раз читаю подряд. Выучил наизусть. Музыка! — Он закинул голову. Читал негромко. Но скоро его голос набрал полную силу, и он старательно выговаривал каждое слово, словно пробовал его на вкус.

Я не видела, что Мишка дурашливо растрепал волосы и зажмурил глаза, старательно подражая какому-то известному артисту. Забыла, что хотела посмеяться над его чудачеством, с жадностью ловила каждое слово и мысленно торопила чтеца: «Читай, читай!».

— Все! — Мишка сказал со вздохом.

А мне все еще слышался простуженный голос вездеходчика. Про себя повторяла слова, строчки и старательно их запоминала.

— Здорово, ну скажи? Молчишь, Аникушкина? Музыка, а не стихотворение! Завидно? Сам удивляюсь, почему не читал? Глотал все книги про шпионов без пользы. Стихи разволновали. Слова простые, а как сложены, как кирпичики, — одно к одному. Молодец Сергей!

— Думаешь, его стихотворение?

— Нет, Брюсова. «Отрады».

— «Отрады», — задумчиво протянула я, чувствуя, что надо побыть одной с охватившей меня радостью.

«Отрады»… Несколько раз вспоминала звучные строчки, открывая для себя новые, заветные слова. Волновалась и не могла понять свое состояние.

Из палатки радистки лилась негромкая музыка. Ольга не выключила приемник, как будто забыла, что ей нужно беречь батареи. Я остановилась рядом и застыла, как изваяние. Мне никогда не передать охватившее меня чувство радости и восторга. Я оторвалась от земли и летела в ликующих звуках скрипок, альтов и арф. К счастью, в лагере никого не было. Никто из парней не испугал меня нелепым вопросом, не вздумал заговорить со мной. Трудно сказать, сколько продолжалось чарующее наслаждение музыкой.

Я смотрела затуманенными глазами на сверкающие отроги Главного, снова в них влюбляясь. На своих извечных местах застыли исполины — Скалистый и милые Братишки. Маме я еще не написала о своей новой любви и привязанности! Вернусь в Москву и расскажу! Прежде всего я побегу в консерваторию. Без музыки мне теперь трудно жить. Займу снова свое любимое место в третьем ряду амфитеатра. Почему зимой я так мало посещала концерты? Знаю, знаю. Виноват Алик Воронцов. Я, дура, подчинилась его вкусам. Он не любил классическую музыку, сходил с ума по битлам. Раздувал щеки, хлопал по ним ладонями: