Владимир Монастырев - Ходи прямо, хлопец

Шофер нажал на кнопку, клаксон рявкнул басовито. Курильщик вздрогнул, Тертышная недовольно поморщилась.

Мелко семеня короткими ножками, последним подбежал к автобусу бухгалтер Шумейко. В левой руке он держал увесистую клеенчатую сумку, в правой — большое ведро с крышкой, помои с кухни. Павел Григорьевич откармливал к Новому году свинью.

— Трогай, — скомандовала Клавдия, когда Шумейко стал на первую ступеньку. Дверь за его спиной с треском закрылась, и машина сразу взяла хороший разбег.

— Тихо, — в сердцах крикнул Шумейко, — не дрова везешь, людей!

— За помои болеет, — сказала Клавдия, не оборачиваясь. — Давай, гони, у меня времени — в обрез.

Машина ходко бежала в гору, петляя меж мокрыми стволами деревьев, и вдруг — чих-пых — засбоила, затряслась мелко. Подсосав горючее, шофер выправил дело, по ненадолго: через пятьсот метров опять — чих-пых. Машина стала, шофер вылез из кабины и, выставив к хмурому небу заплаты на комбинезоне, стал копаться в моторе.

Клавдия нервничала. Она поглядывала на часы в машине, сверяла их со своими ручными, а сама думала, что же делать? Даже если бы машина не остановилась, она едва ли успела б развезти служащих по домам и собрать шоферов к восемнадцати ноль-ноль. А машина стояла, и шофер сверкал замусоленными заплатами. Наконец он выпрямился и захлопнул капот. Сел на свое место и виновато глянул на Клавдию.

— Барахлит, — сказал он, — засаривается. Бензин ни к черту.

«Водитель ты ни к черту», — подумала Клавдия, но говорить ничего не стала — тут словами делу не поможешь.

Мотор чихнул пару раз и заработал. Медленней, чем раньше, но без остановок, автобус пошел к перевалу.

Вот он наконец и перевал: впереди стеной стоит заштилевшее море, врезаны в него черточки пирсов. В ущельях уже копятся сумерки, а здесь, наверху, еще светло.

Машина прибавила скорость.

— Ну, милая, — обрадовался шофер, — теперь сама пойдет.

Клавдия в эти минуты соображала, как быть.

Когда автобус подкатил к развилке у нижней дороги, она сказала шоферу:

— Останови.

Он остановил.

— Открой двери.

Вышла из кабины и, подойдя к открытым дверям, скомандовала:

— Вылезайте.

— То есть как? — удивилась Тертышная.

— А так. Мне шоферов надо собирать к восемнадцати ноль-ноль.

— А мы как же? — спросил Шумейко.

— А вы городским автобусом доедете, — и показала на павильончик, где стояла рейсовая машина.

— Это самоуправство, — повысил голос бухгалтер. — Машина обязана развезти нас по домам, она в нашем распоряжении.

— Машина в моем распоряжении, — отрезала Клавдия. — Вас доставили к городскому транспорту, дальше валяйте по своему усмотрению. Не задерживайте. — Она быстро поднялась по ступенькам, подхватила ведро с помоями и вынесла его из автобуса.

Шумейко опешил.

— Ты за это ответить, — произнес он, обретя способность говорить.

— Отвечу, — сказала Клавдия. — Вылезайте поживей.

Шумейко вылез к своему ведру. За ним потянулись остальные. Тертышная сидела, не шевелясь. Все вышли, а она сидела. Клавдия молча забралась в автобус.

— Поехали.

С костяным стуком закрылись двери, машина тронулась, поворачивая в сторону поселка цементников. Тертышная поднялась и забарабанила в стекло, отделявшее салон от кабины.

— Высади, — приказала Клавдия.

Тертышная едва успела ступить на землю, как двери захлопнулись и автобус тронулся.

— Каторжная! — услышала Клавдия высокий голос.

Усмехнулась и сказала, не глядя на шофера:

— Гони!

Быстро сгущались сумерки, и когда ехали обратно, вовсе стемнело. Свет фар выхватывал на поворотах то темный ствол, то кусок скалы, то куст, на котором искрились капли. Иногда на обочине возникали яркие зеленые огоньки — дикий кот завороженно смотрел на свет. Вот такой же дорогой ехали они с комбатом Метневым в сорок пятом году. Он сам вел машину — левой рукой, а правой обнимал Клавдию…

Илья Метнев пришел в армию из запаса, по мобилизации. Через два с половиной года был он уже майором и командовал батальоном. Хорошо командовал. Был майор Метнев смел и удачлив, часто писали о нем в армейских газетах, пропагандировали опыт его батальона, который отличался и в уличных боях, и при форсировании рек.

Когда бывал майор в роте, Клавдия не спускала с него глаз. Невысокий, но очень плотный и широкоплечий, он твердо стоял на кривоватых, как у кавалериста, ногах. И голова у него была крупная, с буйной шевелюрой, и лицо крупной выделки, с крепким подбородком, с прямым хрящеватым носом, с глубоко врубленными складками у рта. Мужское лицо.

А он Клавдию не замечал. До того дня, когда немцы попытались прощупать левый фланг батальона. Какая-то странная, не по немецким правилам, была атака — на рассвете, после короткого огневого налета. То ли была то разведка боем, то ли несостоятельная попытка улучшить позиции — никто толком не разобрал. Противника отбросили, хотя кое-где немецкие автоматчики добрались до наших траншей. Бой был скоротечный, лихорадочный, и в том бою комбата ранило: пуля прошла касательно над левым ухом, сорвав клок кожи вместе с волосами. Возьми немецкий автоматчик на сантиметр левее — лежал бы майор Метнев в присыпанной первым снежком лощинке, вместе с шестью солдатами, которым рыли в промерзшей земле братскую могилу.

Но немецкий автоматчик промахнулся, и майор Метнев после боя сидел в землянке ротного командира, и Клавдия бинтовала ему голову. Обработав рану, она сказала:

— Надо в санбат, товарищ майор.

— Тс-с… — Он приложил палец к губам. — Я этого не слышал, ты не говорила.

— Рана может загноиться, это же голова, товарищ майор.

— Голова? — усмехнулся комбат. — Спасибо, что разъяснила.

Вошел командир роты.

— Я сейчас пойду к себе, — сказал комбат. — Следи за немцами в оба. При первых признаках активности сообщай немедленно.

— Дойдете? — спросил командир роты, посмотрев на перевитую бинтами голову майора.

— Старший сержант проводит. Не возражаете?

Командир роты не возражал, и Клавдия отправилась с комбатом.

Майор Метнев жил в добротном блиндаже под четырьмя накатами сосновых бревен. Стены обшиты фанерой, стол под цветной бумагой, широкие нары застелены двумя армейскими одеялами, на подушке — чистая наволочка.

Ординарец комбата, сержант, которого Метнев звал Колей, принес чаю в термосе и бесшумно исчез. Комбат лег на топчан, осторожно положил голову на подушку и попросил:

— Налей мне. И сама пей. Сахар в ящике под столом.

Приподнявшись на локоть, он пил чай и рассматривал Клавдию. Под его изучающим взглядом чувствовала она себя неуютно, отводила глаза, обжигалась и давилась чаем.

— Сколько тебе лет? — спросил комбат.

Клавдия сказала.