Владимир Монастырев - Ходи прямо, хлопец

Жили они в большой комнате, обставленной посудными шкафами с наборами фужеров, рюмок, чашек, Дверцы шкафов были покрыты черным стеклом, у стола — глубокие кресла, вдоль стен — диваны. Спали на этих диванах, покрыв их простынями тончайшего голландского полотна.

Над диваном висело несколько пейзажей в золоченых рамах и большая, отлично выполненная фотография — поясной портрет обнаженной женщины: стояла она так, что видна была ее спина, прямая, стройная, плечо с плавным изгибом груди и красивая голова на высокой шее.

Расторопный сержант Коля сообщил, что это портрет первой жены хозяина дома. А хозяин — крупный ювелир и золотых дел мастер, и у него есть вторая жена, с которой он, не дожидаясь прихода советских войск, бежал на запад.

— Откуда ты все это знаешь? — спросила Клавдия.

Сержант Коля объяснил: прислуга в этих домах была из окрестных чешских деревень. Сейчас они возвращаются с тележками и вывозят утварь, мебель и вообще все, что можно из брошенных домов вывезти. Просили разрешения у пана майора пошарить и в этом доме.

— Когда мы уйдем, — сказал комбат. — Пусть потерпят. — Внимательно посмотрел на фотографию и высказался: — Хороша. Я бы такую не бросил.

— Почему вы думаете, что он ее бросил, — возразила Клавдия, — может быть, она его?

— Что она, дура, из такого дома уходить? — Комбат посмотрел на сержанта Колю и приказал: — Ступай за обедом.

Клавдии нравилась эта женщина с фотографии, и ей хотелось, чтобы она была гордая и самостоятельная.

— Разве в доме счастье? — вздохнула она. — Разлюбила, вот и ушла.

— Значит, стерва, если разлюбила, — категорически заявил майор.

И Клавдия уловила в тоне его нотки раздражения, странные для всегда спокойного и ровного Метнева.

— Почему же — стерва? — не сдалась Клавдия. — Сердцу не прикажешь.

— Сердце! — Он усмехнулся. — Бабы — народ бессердечный, они во всем выгоду ищут.

— Это вы зря. — Клавдия нахмурилась.

— Ничего не зря, знаю, что говорю. — Он был явно на в духе. — И чего ты мне все выкаешь? Сколько просил — говори мне «ты», называй по имени.

— Но тут был сержант…

— Будто он не знает, какие у нас отношения. Все знают, так зачем шило в мешке прятать.

— Я не о себе беспокоюсь…

— Обо мне? Ну, спасибо, добрая душа. До чего же все мы любим туману напускать, любовь к ближнему проявлять. А ее нет ни у кого, любви к ближнему, одна видимость. Каждый только о себе думает, о себе печется.

— Так уж и все?

— Все, все… И ты, и я, все мы раньше всего о своей шкуре заботимся…

— Перестань! — крикнула Клавдия. — Неправда это, неправда!

— Нет правда. — Майор встал и пошел из комнаты. В дверях остановился. — Только правды мы не любим; и боимся.

Оставшись одна, Клавдия долго сидела, забившись в угол дивана. Горько недоумевала: «Что с ним?» Раньше ничего подобного от майора Метнева она не слышала. А когда слышать-то? Видятся урывками, поговорить толком некогда. Что она знает о своем комбате? То же, что и все, не больше. Нет, она еще знает, что есть у него жена и дочь, где-то под Рязанью, но он с ними и до войны не жил, только деньги посылал. И сейчас получают они по аттестату… Горько, наверное, было той женщине с дочкой, когда уехал от них Илья Метнев. Если от нее, от Клавдии, он уедет или скажет — уходи, каково ей будет? Плохо! Нет уж, лучше самой уйти, как та молодая женщина, что смотрела с портрета. В том, что она сама ушла, Клавдия не сомневалась.

Сержант Коля принес обед.

— Где майор? — спросила Клавдия.

— Вызвали в полк.

— Зачем?

— Задачу получать, — шепотом сказал всезнающий сержант Коля.

Через два часа батальон построился и покинул город. Клавдия и сержант Коля остались ждать комбата. Он приехал уже в сумерках, на трофейной машине с откинутым верхом.

Майор был оживлен, весел. Посмотрел на Клавдию.

— Ты что хмуришься? Обиделась?

— Н-нет, — сказала она.

— Не обращай внимания, зло меня взяло, не на тебя, нет, — говоря, он сел в машину, за руль. Клавдия заняла место рядом, сержант Коля расположился на заднем сиденье. — Утром узнал, — продолжал майор, — что наш хозяин задерживает мое представление на очередное звание. Все сроки прошли, а он держит. «Пока мне, говорит, полковника не присвоят, Метневу звания не видать». Вот какой он добрый человек… Ну, Метнева на такой козе не объедешь: на совещании в полку начподив был, я ему сказал, он на нашего хозяина надавит. Пошлет представление, никуда не денется…

Он обнял Клавдию и вел машину одной рукой. Дорога бежала под колеса серой лентой. Въехали в лес, здесь было сумеречно, а потом стало совсем темно. Комбат включил фары, они выхватывали темные стволы деревьев, два раза сверкнули с обочины зеленые глаза затаившегося зверя. Клавдия вдруг почувствовала себя легко, тревожные мысли отлетели. Она догоняла батальон, который стал для нее родным домом, рядом сидел мужчина, которого она любила. И война уже шла к концу, они ехали по чужой земле в трофейной машине, фары горели полным светом: они никого не боялись…

Андрей Аверьянович шел в гостиницу медленно, обдумывая то, что услышал от Клавдии Барановой. Он свернул на набережную, постоял у парапета. Бегали по широкой бухте катера; тяжело оседая в воду, стояли у причалов огромные корабли; длинная, невысокая волна время от времени пробегала вдоль их натруженных бортов, и казалось, что корабли вздыхают, устало привалясь к пирсам.

Летний день клонился к закату, набережную заполняла гуляющая публика, на берегу и на кораблях зажглись и бледно отразились в воде огни. Андрей Аверьянович зашел в магазин, купил бутылку холодного чешского пива и отправился в свой номер.

Сняв пиджак и рубашку, Андрей Аверьянович сел в кресло и с наслаждением залпом выпил стакан «Будвара».

В дверь постучали.

Прежде чем посетитель назвал себя, Андрей Аверьянович его узнал: на скулах — седая, с чернью, щетина, из распахнутого ворота клетчатой рубашки лезут седые волосы — таким он себе и представлял по описанию Клавдии Барановой директора автопарка.

Мирзоев сел в предложенное кресло, достал аккуратно сложенный свежий носовой платок и промокнул им, не разворачивая, лоб, шею.

— Нехорошо, панимаешь, получилось с Барановой. Не она одна виновата, все мы виноваты: не вмешались вовремя, не дали по рукам склочникам.

— А она жаловалась на своих сослуживцев?

— В том-то и дело, что не жаловалась. Как теперь ей помочь? Что от нас требуется? Скажите — сделаем. Затем пришел.

— Ничего определенного сказать вам не могу, — проговорил Андрей Аверьянович, — я только знакомлюсь с делом.

— С делом! — сокрушенно повторил Мирзоев. — Папки с бумажками, за ними человека не увидишь. Шоферы ее оч-чень уважали.