Владимир Монастырев - Ходи прямо, хлопец

— Всегда? — спросил Андрей Аверьянович.

— Всегда, — не колеблясь, ответил Мирзоев.

— А история с Карасиковым?

— Вах! — Мирзоев вскинул обе руки. — Кто старое помянет, тому глаз вон. Кто это помнит? Спроси Карасикова — он за Баранову глотку перегрызет… С Барановой легко было работать. Организовать умела, заботилась о людях, душевная, панимаешь, не подведет шофера, не обманет… Когда Васканян погиб, кто больше всех переживал, кто больше всех хлопотал? Баранова…

— Про Васканяна она ничего не рассказывала.

— Что она рассказывала?! — опять взмах руками. — Не умеет жить тихо, не умеет оправдаться. Я расскажу…

Андрей Аверьянович выслушал историю гибели шофера Васканяна, поблагодарил Мирзоева за его хлопоты о Барановой.

— Не за что меня благодарить, — сказал директор автопарка, прощаясь. — Люди должны помогать друг другу, а не палки в колеса тыкать. Хорошего человека нельзя в обиду давать, панимаешь. Шоферы оч-чень просят хорошо защищать Баранову.

И ложась спать на скрипучую деревянную кровать, и утром, глотая кефир и сардельки в буфете, Андрей Аверьянович вспоминал рассказ Мирзоева и его напутствие «хорошо защищать» Баранову. А он еще не решил, как это делать, не было еще никакого плана защиты, пока что он накапливал факты, стараясь отобрать наиболее важное, сложить характер.

Когда они снова встретились, Андрей Аверьянович отметил, что Клавдия за ночь постарела, осунулась.

— Вы нездоровы? — спросил он.

— Здорова, — ответила Клавдия. — Спала плохо: разбередила себя, прошлое лезло в голову.

— Давайте пока оставим прошлое в покое, — предложил Андрей Аверьянович, — вернемся к настоящему.

— Тоже не мед. — Клавдия кивнула на зарешеченное окно. — А деваться некуда, надо рассказывать. О чем сегодня?

— О том, как погиб шофер Васканян.

Клавдия посмотрела на Андрея Аверьяновича.

— А он тут при чем?

— Тут, — Андрей Аверьянович нажал на первое слово, — все важно.

— Кто вам сказал?

— Мирзоев. Он вчера был у меня. Шоферы за вас тревожатся. Это, по-моему, настоящие ваши друзья.

Клавдия прижала к щекам ладони, будто щеки у нее пылали, но Андрей Аверьянович видел, что лицо ее оставалось бледным. Посидев так с минуту, она сразу, безо всякого вступления, начала рассказывать о том, как погиб шофер Васканян.

…Как только Клавдия узнала, что на дороге авария, она вскочила в первый попавшийся самосвал и велела шоферу гнать за перевал.

В тот день с утра шел дождь, асфальт был скользким, во многих местах на нем появились глиняные мазки, на которых колеса пробуксовывали.

Место аварии обозначилось шпалерами из машин, стоявших на обочинах по обе стороны дороги. Клавдия выпрыгнула из кабины и побежала вниз, по скользкой тропке.

Самосвал Васканяна лежал поперек ручья с каменистым дном. Сорвавшись с дороги, он пролетел метров сорок, кувыркаясь на крутом склоне. Кабина его разбита и сдвинута набок, будто по ней стукнули огромной кувалдой.

Васканяна уже увезли. Возле разбитой машины стояло несколько шоферов, ползали по ней, что-то разглядывая, милицейские в защитных плащах. Здесь же был и Мирзоев, с непокрытой головой, в заляпанной глиной болонье.

— Наповал, — сказал он Клавдии, когда та подошла к нему, — такое вот несчастье, панимаешь.

Обычно со стройплощадки в город машины идут порожняком. Васканян вез несколько катушек кабеля и трос — метростроевцы, бившие под горой туннель, попросили перевезти через перевал. Когда стал спускаться, отказали тормоза. Не то чтобы совсем отказали. Шоферы, свидетели происшествия, утверждали, что они, видимо, плохо прихватывали, и машина, набрав скорость на крутом склоне, уже перестала подчиняться и на скользкой дороге пошла юзом.

Навстречу Васканяну поднимались самосвалы с бетонам, автобусы с людьми, а его, как снаряд в несколько тонн весом, несло вниз со страшной скоростью. Он с трудом вывернул на одном изгибе дороги, приближался другой, за которым он наверняка снес бы несколько встречных машин. Васканян попытался прижать свою к скальной стенке справа, рассчитывая погасить скорость, но скала отбросила самосвал, и он, крутнувшись на асфальте, вылетел на бровку, сбил несколько оградительных столбиков и рухнул с обрыва.

— Почему не выпрыгнул? — спросил Мирзоев у шоферов, видевших, как упала машина. — Мог он выпрыгнуть?

— Мог, — ответил один из шоферов, — только тогда его самосвал нарубил бы дров на дороге. Он на это не решился.

— Какой нерешительный человек! — горько усмехнулся Мирзоев. И стиснул зубы так, что скулы стали серыми, под цвет щетины. Он повернулся к Клавдии и, просительно заглядывая ей в глаза, сказал: — Умолять тебя буду — поезжай к Васканяну домой, жене его скажи. Помягче, панимаешь, скажи, чтобы она не того… у нее ребенок грудной, ей волноваться вредно… — И сорвался на крик: — Ну, что я тебе объясняю, ты сама все панимаешь. Бери любую машину, поезжай.

В отделе кадров автопарка Клавдия узнала адрес Васканяна, имя его жены — звали ее Людмилой. Пока ехали к ней, Клавдия все думала, как сказать о гибели Васканяна, какими словами. Так и не придумала.

Жили Васканяны в новом доме на пятом этаже. Квартира двухкомнатная, занимают ее две семьи. На звонок открыла Людмила.

Клавдия сразу поняла, что это она — курносенькая, в халатике на хрупких плечах. Кормящая мать.

— Будем знакомы, — сказала Клавдия. — Диспетчер я, Баранова.

Прошла в комнату. В деревянной кроватке, распеленатый, сучил ножками розовый мальчишка. Глаза у него были черные, как у отца, и волосики черные курчавились на темени.

Клавдия отвела взгляд от младенца, перевела дыхание и сказала:

— Ваш муж…

Людмила стала бледнеть.

— Что с ним?

— Разбился. На перевале.

Людмила надломилась и стала падать. Клавдия подхватила ее и посадила на стул. Взяла за плечи, крепко встряхнула.

— У тебя сын! — И повторила, как заклинание: — У тебя сын!

Мальчонка захныкал, и Людмила поднялась, словно слепая, пошла к кроватке, наклонилась к младенцу.

— Возьми-ка его, — буднично, спокойно сказала Клавдия, — пеленочку сменить надо. Где у тебя пеленки?

Она доставала пеленки и косила глазом на Людмилу. Та стояла с сыном на руках, прижимая к себе маленькое тельце, будто кто-то его хотел отнять…

Двое суток Клавдия не отходила от Людмилы, — спала здесь же, вполглаза. Людмила слушалась ее беспрекословно, делала все, как она велела. И только когда приехала из станицы мать Людмилы, Клавдия вернулась домой.

В те же дни Буртового перевели в другое строительное управление, в другой город. Он еще работал, а конторские служащие с ним еле здоровались — бывший начальник. И уже новый приехал на «Волге», а Буртовой — в кабине самосвала.