Владимир Монастырев - Ходи прямо, хлопец

— Может, зайдете домой переоденетесь?

— Переоденусь, — согласилась она.

— Я подожду.

Он остался на тротуаре под окнами, она пошла переодеваться. Надела свое лучшее платье стального цвета, приталенное, с глубоким вырезом на груди, причесалась. Глянула в зеркало и усмехнулась: «Вроде еще ничего, шея молодая, грудь высокая». Глаза блестели, давно она такими глазами не смотрела на себя в зеркало.

Кашлаев жил на окраинной улице, застроенной вперемежку старыми и новыми домами. Старые были неказисты, с маленькими окошками, со ставенками на железных болтах. Новые радовали глаз добротной кирпичной кладкой, широкими окнами.

На участке Кашлаева дома еще не было, только фундамент заложен да аккуратные стопки кирпичей дожидались своего срока под толевым навесом. В глубине молодого сада стояла просторная времянка, покрашенная в веселенький яично-желтый цвет.

— Заходите, будьте как дома, — отпирая дверь, пригласил Кашлаев.

Клавдия вошла. В маленькой комнате было чисто прибрано, на крашеном полу выделялся квадрат люка с литым кольцом.

— Тут у меня обширный подвал, — пояснил Кашлаев, перехватив взгляд Клавдии. — Картошечку можно хранить, соленья всякие. А тут, — и он толкнул дверь в стене, — жилая горница.

Сквозь открытую дверь Клавдия увидела квадратный стол под белой скатертью, тарелки и фужеры, горку помидоров и огурцов, аккуратно нарезанные ветчину, копченую колбасу, сыр, маслины в хрустальной вазочке.

— Входите, входите, Клавдия Максимовна.

Она перешагнула порог. Все тут блистало чистотой, окно до блеска промыто, кровать застелена пикейным одеялом по-солдатски — без единой складочки. Над кроватью висят охотничье ружье и патронташ.

— Вы еще и охотник? — удивилась Клавдия.

— Нет, этой страсти не подвержен. Ружье дорого, как память — в награду за службу получил еще до войны. Единственное, что и увез из имущества, когда покидал родственников,

— Значит, так просто висит — и все?

— Не совсем так. В стволах патроны, заряженные солью.

— Собственность бережете, в мальчишек пуляете?

— Что вы, с мальчишками у меня уговор, вроде бы конвенция: в двух местах для них лазы в заборе проделаны, разрешается им вроде бы тайно проникать в сад, с одним условием — деревьев и кустарников не ломать. А соль — от скворцов. По углам моего сада стоят две черешни, большие уже, до меня посажены. Так вот, когда ягоды созревают, скворцы, случается, налетают тучей, — за два налета, ежели их не пугать, могут все дочиста обобрать.

Говоря это, Никифор Кузьмич открыл холодильник, стоявший в углу за кроватью, извлек графинчик с водкой, бутылку вина «Черные глаза» и бутылку шампанского. Поставил все на стол и, довольный, оглядел дело рук своих.

— Можно сесть и закусить, — потер он руки. — Есть у меня и горячая закуска, но мы ее потом, не возражаете?

Клавдия не возражала. Они стали усаживаться за стол, и в это время она услышала за спиной голос, заставивший ее резко обернуться. В дверь заглядывал бухгалтер Шумейко.

— А я уже в третий раз наведываюсь, все нет и нет… — Увидев Клавдию, Шумейко словно бы поперхнулся.

— Это мой сосед, Павел Григорьевич, — представил гостя Кашлаев.

— Мы знакомы, — сказала Клавдия, не подавая руки.

— В одном СМУ работаем, — поспешно добавил Шумейко.

— Вот как хорошо, — обрадовался Кашлаев, — милости прошу к столу.

— Да я на минутку, дрель одолжить.

— Что вы, что вы, не отпущу, пока за здоровье Клавдии Максимовны не выпьете стопочку. Прошу. — Взяв Шумейко за локоток, Кашлаев довел его к столу. — Садитесь. А я узрел изъян на столе — грибки маринованные отсутствуют. Но — далеко за ними не ходить. Садитесь, я мигом.

Кашлаев пошел в первую комнату и загремел кольцом, поднимая крышку люка.

— Значит, подала заявление? — спросил Шумейко.

«Уже знают, гады», — подумала Клавдия. Коротко ответила:

— Значит, подала.

— Фанаберии в тебе много. Была бы поумней да помягче, никто б тебя с места не сдвинул, работала бы себе…

— С кем это помягче, с вами?

Клавдии хотелось плюнуть в сальную рожу Павла Григорьевича. А тот словно бы и не замечал, как она накаляется.

— А хотя бы и со мной. — Он прижал ее тугим животом к столу. — Я ведь поначалу с добром к тебе… G этим-то, — Шумейко кивнул на дверь, — давно… знакома?

В глазах у Клавдии стало темнеть от злости. Павел Григорьевич, кажется, заметил, что она сердится, и сказал не без яда:

— Ишь ты, недотрога…

— Ух, ненавижу, — выдохнула Клавдия и резко толкнула Шумейко. Оглянулась, ища, что бы тяжелое взять в руку. Взгляд упал на ружье, висевшее над кроватью. Шагнула к нему, сорвала со стены и взвела оба курка.

— Ты что?! Ты с ума сошла?! — хрипло выкрикнул Шумейко.

Оп попятился, налетел на стул и, не удержавшись, упал. Не вставая, быстро побежал на четвереньках к двери.

Клавдия, не поднимая приклада к плечу, из обоих стволов ударила в крутой зад Павла Григорьевича, закрывший дверной проем во всю его ширину.

Суд несколько раз откладывали: Андрей Аверьяиович настаивал на привлечении новых свидетелей. Он добился, что на судебное заседание были приглашены и морские строители, к которым ездила Клавдия проверять договор соцсоревнования, и еще несколько шоферов автопарка, и бригадир монтажников Паршин. Была даже послана повестка Илье Ивановичу Метневу, но он не приехал. Андрей Аверьяиович и не рассчитывал, что он приедет, но до последнего дня не терял надежды, что Метнев хотя бы ответит на письмо, которое он ему отправил. Во время допроса свидетелей Андрей Аверьянович терпеливо накапливал факты, примеры, которые подкрепили бы, сделали неопровержимо достоверной историю жизни Клавдии Барановой.

Павел Григорьевич Шумейко, пострадавший, сидел на передней скамье, прямо против судейского стола. Он похудел, сидел бочком, с опаской, подкладывая подушечку в темной наволочке: соль в патронах была крупная и так называемые мягкие ткани попортила изрядно.

Андрей Аверьянович несколько раз в ходе допроса свидетелей и подсудимой задавал бухгалтеру Шумейко вопрос, какие у него были отношения с Барановой. Павел Григорьевич сначала ответил, что не было никаких отношений, потом сказал, что обыкновенные, служебные, в третий раз сорвался и заявил: «Какие могли быть с ней отношения, если это черт в юбке».

Показания свидетелей обвинения — кассирши Ветохиной, Тертышной и самого Шумейко — очень многое потеряли от того, что они вразумительно не сумели объяснить, как это получилось, что в одной из выплатных ведомостей появилась поддельная подпись Барановой. Заключение экспертизы в деле было, и Андрей Аверьянович не упускал случая задать свидетелям вопрос насчет этой злополучной подписи.