Владимир Мирнев - Дом на Северной

Она молчала. Молчал и он. Потом нашарил на полу упавшую с плеч куртку и вышел на улицу.

Он не признавался себе, что ищет подходящий выход из создавшегося положения. И если бы не Зина, долго бы его искал. Мысли в голове словно плавали, плескаясь в воде, ни к одному из берегов не приставая. Сергей шел по лесу, смотрел на деревья, утопая в снегу, пока не выбрел к полю. Солнце уже село; по полю и лесу была разлита сизая прозрачная дымка, внутри которой, как бы отдельно, сами по себе, рдели багряные и пронзительно палевые полосы остывающей зари. Поле было огромное, и ровное, и пустынное. Но в воздухе будто кто-то незримо присутствовал, и Сергею представилось: на него глядят, кто-то глядит вопросительно и ждет ответа на свой вопрос. Сергей даже не пытался представить себе, что это был за вопрос. Он знал его.

Огонь в печи погас. Жены подле не было. Прислушиваясь в полной темноте, натыкаясь попеременно на стол, стулья, кровать, зная, каким-то образом ощущая всем собою заранее, что ее нет, стараясь убедиться в верности своего ощущения, чиркнул спичкой. Нет, жены на самом деле не было. Оделась, прихватила с собой лыжи, сумки. Он успокоился, увидев, что она ничего не забыла.

Светлана стояла на платформе и ждала электричку. Сергей потоптался рядом, переминаясь с ноги на ногу, глядя на заиндевевшие провода, на размытый фиолетовый воздух над путями, ничего не сказал, но неожиданно подумал: пора в отпуск. Он ходил взад-вперед. Электрички долго не было. Совсем потемнело, по небу рассыпались мелкие, далекие звезды.

«Неужели ей не холодно стоять? — подумал он, зябко поеживаясь, постукивая ботинком о ботинок. — Так и во всем. Ей все нипочем. Я сибиряк, мне холодно, а ей все нипочем».

Электричка, притормаживая на окоченевших рельсах, присунулась к платформе, постояла, скрипнув задубеневшими дверьми, и так же плавно, скрежетнув вагонами, точно своими суставами, понеслась дальше.

И в электричке, и дома, и на следующий день жена не проронила ни слова…

А через два месяца, уже в мае, Сергей зашел к главному редактору и положил заявление на стол.

— Так-так-так, — постучал главный по столу пальцем, быстро и сверляще, видимо подражая кому-то из высокого начальства, поглядел на Мирошина и вышел из-за стола, потом вернулся, стремительно сел и взял ручку. — В отпуск?

— Да.

— Кстати, какая сегодня в Москве погода?

— Дождь.

— Кстати, вы знаете, что дождь к урожаю?

— Знаю. Я родился в деревне и рос там.

— А кстати, май — это последний месяц весны. А весна… Вот я хотел бы узнать, что нового на планете, именуемой человеком по имени…

— На моей планете все по-старому, — ответил Мирошин.

— Вы это серьезно, кстати? — спросил, быстро глянув на корреспондента, главный.

— Собственно, о чем вы спрашиваете? Что вы имеете в виду?

— . Ну-с, понимаю, вы боитесь проговориться. — Он быстро подписал заявление. — Как местком? Сейчас можно в Коктебель по литфондовской путевке?

— Нет. Я в Омск.

Главный редактор встал, постоял так с минуту и быстро вышел из-за стола. Ему стало любопытно, но он не хотел сознаваться, что ничего не знает о корреспонденте, кроме того, что тот уезжает в отпуск в Омск. По всему было видно, что корреспондента, хорошего работника, съедают какие-то мысли, которые, в общем-то, и работе мешают. Главный остановился напротив и применил свой последний козырь — положил руку Сергею на плечо, полуобняв его, и, глядя прямо в глаза, спросил:

— Что?

— Моя планета, — ответил серьезно Мирошин. — Все это на моей планете.

В самолете он сидел у окна, глядел на облака, сахарной цепочкой повисшие над землей, на города, приютившиеся у рек и гор, на ленточки рек, бесконечно узкие сверху и бесконечно длинные, теряющиеся в дымке, а самолет ровно гудел, стремясь в ослепительную голубизну, туда к солнцу, где белое и голубое сходились; Сергей глядел то в иллюминатор, то на людей, то на снующих туда-сюда стюардесс, то и дело предлагающих воду, и ему казалось, что самолет летит медленно, а земля, над которой тащится самолет, слишком велика и что вообще само время будто остановилось. Но когда самолет, истошно завывая, заходил на посадку, вдруг пришло в голову, что прилетели необычайно быстро, неплохо бы еще посидеть в самолете, подумать, хотя Сергей ни о чем не думал и не старался думать. В нем жило словно одно сильное чувство: быстрее. Самолет сверлил густой туман, завывая так, что сам содрогался, а вокруг него, точно сговорившись, густо носились огромные лохматые куски тумана; мокрые крылья, с трудом просматриваемые из иллюминатора, нервно качались, готовые оторваться, мокро лоснились, и самолет то проседал, словно провалившись, то вдруг неожиданно заваливался набок, и тогда, испугавшись, пассажиры спешно хватались за уже пристегнутые ремни и, убедившись в их крепости, замирали сердцем, а у Сергея было такое чувство, точно что-то должно случиться. И он с холодным равнодушием к себе, к пассажирам, ко всему на свете ждал…

Но ничего не случилось. Самолет сел в назначенное время, подкатил трап. С крыльев и с винтов Ила капало, трап был скользкий, над бетонной площадкой, незаметно поднимаясь вверх, белел туман. На улицах и площадях города стоял туман; автомобили двигались медленно, с зажженными фарами, и Сергей с трудом отыскал гостиницу, в которой раньше жил. В полутемном вестибюле пахло сухостью хорошо убранного помещения; в креслах сидели десятка два приезжих, стояли и у стола с надписью: «Администратор». Мест не было. Мирошин постоял у колонны, поглядел на потные окна, на мужчин и женщин, удивляясь себе, нежданно-негаданно оказавшемуся здесь, в чужом городе, среди незнакомых людей, в старинном здании гостиницы, где нет мест и где потные окна и пахнет сухостью. Вышел на улицу, сел в трамвай и долго ехал до автостанции, где через час купил билет на автобус до Бардино, сам не зная, зачем ему понадобилось к дяде. По дороге, когда и ехать-то осталось с полчаса, неожиданно передумал, решив, что нужно было вначале встретиться с Зиной и уж затем поехать в Бардино. Сошел с автобуса и на попутной машине вернулся в Омск.

В гостинице по-прежнему не было свободных номеров, и администратор, женщина с серьезным лицом, то и дело объявляла:

— Граждане, свободных мест нет и не будет!

Сергей подождал, пока освободится одно из кресел, сел и просидел так в полузабытьи до утра, а утром отыскал Северную улицу. Ему не пришлось Зину ждать. Она сама, озабоченно роясь в хозяйственной сумке на ходу, шла в его сторону.

— Ой! — воскликнула Зина тихонько, увидев его, оглянулась и, ни слова не говоря, заспешила в переулок, прошла в какой-то тупичок. — Ты меня напугал.

— Здравствуй, — сказал он и поставил рядом тяжелый портфель, взял ее за плечи, пристально посмотрел в глаза и подумал, что никогда никого он так не любил, как Зину, которая, надвинув на самые глаза старенький голубой платочек, испуганно глядела на него. Она растерянно заморгала, слезы задрожали у нее на ресницах.